Пылающий Эдем
Шрифт:
А сейчас она стоит лицом к окну, а рядом на столе рассыпаны нечеткие любительские снимки. Принужденная взглянуть на них, она тут же отодвинулась, так отдергивают руку от раскаленного предмета.
– Вы даже не хотите как следует рассмотреть его, – спокойно произнесла Агнес, но Тереза почувствовала вызов. – Хотела бы я знать, о чем вы сейчас думаете.
Где-то внизу, в глубине дома послышался плач ребенка, похожий на звук флейты. Тереза задрожала.
– Я чувствую… я хочу забиться в какую-нибудь щель, где меня никто не увидит. Или
– На край света – не слишком далеко. Тереза повернулась к ней лицом:
– Как ты нашла меня здесь?
– Достаточно легко. По телефонной книге в Нью-Йорке. Мне ответили, что вы отдыхаете за городом.
– Ты всегда знала, что делать.
– Мне пришлось научиться. За меня никто никогда ничего не делал.
Аккуратно, без стука Агнес поставила чашку на блюдце. Она сидела, скрестив ноги, обутые в изящные черные туфли. Ненавязчиво она уже осмотрела комнаты: ковер бледного цвета, ноготки в темно-синей вазе. Увиденное ей понравилось. Агнес подняла глаза:
– Не бойтесь меня, – мягко сказала она. Боится? Да она перепугана насмерть. Это, видимо, и есть, чувство ужаса: мгновение перед падением в пустоту… незнакомые шаги ночью по лестнице…
– Я здесь не для того, чтобы причинить вам вред. Я уже давно могла бы обо всем рассказать. Когда вернулась на остров, разве нет? Но я не жестокая, я справедливая женщина. Кроме того, я хочу защитить своего сына, своего Патрика. Я вовсе не хочу, чтобы он знал правду.
– Патрик, – повторила Тереза.
– Вы же не дали ему имя. Так что он – Патрик Курсон.
– Я не знала, что вы вернулись домой. Дедушка никогда не упоминал об этом в письмах.
– Он видел мальчика один раз. Я привела его туда, когда ему было три года, больше ни разу… Вы порвали ожерелье.
Ее холодные влажные руки двигались не переставая, и теперь голубые бусинки раскатились по полу. Агнес принялась подбирать их:
– У вас нервы. Но я повторяю, – я не собираюсь вам вредить. Кому от этого будет лучше? Мне нужна помощь, чтобы дать ему образование. Он хочет учиться в Кембридже.
Внутри у Терезы что-то оборвалось. Этот снимок: высокий рост, стройность, зубы, белая рубашка – все это жило и было взято из нее, это ее часть. И если бы кто-то спросил – Агнес действительно спросила несколько минут назад! – Что вы чувствуете? – она могла бы ответить только одно: я чувствую себя погибшей. Я выпила яд. Ничего не осталось: ни детей, ни дома, ни имени. Ричард… невозможно даже думать, что сделает Ричард.
– Семнадцать лет! – вскрикнула она. – И через семнадцать лет ты пришла ко мне с этим! Боже мой, ты знаешь, что ты со мной делаешь?
– Тогда дайте мне то, о чем я прошу, и вы никогда меня больше не увидите.
Можно ли ей верить?
– Вы ведь хотите знать, как он выглядит? Только вам трудно в этом признаться. Хорошо, я расскажу. У него нос Фрэнсисов, как у вас или у вашего дедушки. И он светлый. Я видела итальянских матросов в Коувтауне, они
В тот день Агнес не намазала волосы маслом, поэтому они вились, закручивались, при взгляде на них чудилось что-то первобытное. Какими удивительными путями следует память: при виде этих волос на ум приходили барабаны. Барабаны? Много лет назад, как сказал Дедушка, по воскресеньям на плантациях весь день был слышен их грохот. А однажды в детстве Ти и сама видела африканские танцы, зажигательную калинду, сопровождаемую топотом, излучающую силу и жар.
Она провела рукой по лбу, возвращаясь в действительность.
– Я могу достать деньги. Я достану.
Ричард следит за всеми вложениями и банковскими счетами, но она всегда может продать браслет. Их у нее так много. Он купил слишком много дорогих ненужных вещей.
– Да, я раздобуду их для тебя. И тогда ты оставишь меня в покое? В конце концов, он твой, разве не так?
Думаю, что его выдают только волосы.
– У меня четверо детей. У нас с мужем. Три девочки.
Длинные серебристые волосы шелком рассыпаются по плечам.
– И сын, мой первенец.
Мой милый мальчик, мой сильный и нежный мальчик. Я никогда не говорила и никогда не скажу, но он знает и я знаю, что он – мое сердце.
– Я не могу позволить, чтобы с ними что-нибудь случилось! – резко выкрикнула она.
– Конечно, не можете.
– Если… он… когда-нибудь узнает, все будет кончено, – она раскинула руки. – Он снесет этот дом. Он из тех, кто даже не попытается понять… простить…
– А что такое мужчина? – Агнес печально смотрела на нее. – Я говорю вам – выбросьте все это из головы. Я была вам матерью, вы забыли? Даже больше Джулии.
– Это правда.
Джулия присутствовала в ее воспоминаниях не ярче, чем рисунок пастелью. Ни радости, ни разногласий, ничего. Тереза подумала, возможно поэтому я такая, какая я есть. Наверное, если бы я захотела, я могла бы сходить к психоаналитику – это так модно сейчас, и тогда знала бы. И еще я смогла бы понять, почему то, что Агнес негритянка, вызывает у меня неприязнь, а мгновенье спустя я чувствую тепло и покой в ее присутствии.
– Моя малышка, Маргарет, – умственно отсталая, – внезапно сказала она, хотя не собиралась этого делать. – Она никогда не повзрослеет.
– Мне так жаль, мисс Ти.
– Ты знаешь, иногда мне в голову приходит безумная мысль, что это, наверное, наказание.
– Это не безумие, – покачала головой Агнес. – Я знаю подобные случаи.
Да нет, это, конечно, безумие, абсурд. Только крестьянин из такого места, как Сен-Фелис, может верить в это: атавизм, сохранившийся с доисторических времен, проявляющийся в человеке в минуты отчаяния.
Агнес тронула фотографию на столе:
– Это ваш муж? Красивый мужчина.
– Да, – когда она злилась, то думала о нем с презрением. Не снимок, а реклама дорогого костюма. Мужчина-кокетка.