Пылающий Эдем

Плейн Белва

– Нет, сэр, – ответил Патрик.

Ему оказали честь, ведя с ним взрослую беседу, хотя он и не понимал всего. Но все равно самоуважение переполняло его: он открывал для себя новый образ жизни.

– О чем они говорят? – хотела знать Агнес. Ей было приятно и любопытно, пригласят ли Патрика остаться переночевать, но он почувствовал, что она немного обижена и пытается это скрыть.

– Я не знаю. Обо всем.

Он вовсе не хотел, чтобы в его голосе звучало раздражение. Но было так трудно, невозможно объяснить поселку Свит-Эппл, на что похоже такое место, как Лайбрери-хилл. Конечно, он мог удовлетворить ее любопытство

по части цвета штор, доставить ей удовольствие хотя бы уже тем, что не забыл ее просьбу, но мысли и его внутренний мир – это было совсем другое, принадлежащее только ему.

Он начал чувствовать легкое, постепенно растущее беспокойство. Как мало он знает по сравнению, например, с Николасом, которому столько же лет! Как будто все время он жил в запертой комнате.

– Говорят, что после работы он принимает белых Пациентов в городе, – заметила Агнес. – Тех, кто не хочет обсуждать очень личные дела с постоянным врачом.

– Я не знаю.

– Я и не думала, что ты знаешь. Все-таки они высокомерные люди, разве не так? Они и им подобные.

– Со мной они не высокомерны.

Тем не менее были вещи, которые он постыдился бы им показывать. Не бедность, не простой дом – такого тщеславия в нем не было, а нечто другое: невежество.

На ночь Агнес плотно закрывала окна. На каждом стекле она нарисовала красный крест. С раннего детства он знал, что эти знаки не давали вампирам забираться в дом и высасывать кровь у спящих людей.

– Иногда они летают над деревьями, – предостерегала его Агнес. – Их можно принять за летучих мышей. Они особенно опасны для младенцев.

Когда Патрику было лет девять, он понял, что все это совершенная чепуха. Из-за этого они даже поссорились.

– Ты считаешь себя слишком умным, чтобы слушать, что я тебе говорю, да? – бранила она его. – Много о себе думаешь!

Потом она приходила, гладила его по голове. Так всегда бывало после ее вспышек гнева.

– Ладно-ладно, может, все это и неправда. А вдруг нет? Как можно быть уверенным?

Патрик почувствовал бы неловкость, узнай Мибейны о подобных суевериях.

Но странно, некоторые слова доктора он не решился бы пересказать Агнес.

– Моя прапрабабушка была рабыней в семье Фрэнсисов, – в какой-то из дней начал рассказывать доктор. – На другом конце острова есть старое имение – Элевтера. Детали, конечно, стерлись со временем. Все, что я знаю, это то, что ее звали Кьюпид, а ее отцом был сын или племянник из этой семьи. Происходило это в конце восемнадцатого века. Она должно быть была очень красивой девушкой. Белых женщин тогда здесь было мало, вы знаете, и жизнь была очень скучной. Поэтому белые хозяева брали себе рабынь и, естественно, выбирали самых красивых и здоровых. Иногда между ними возникало чувство. Тогда хозяин покупал женщине драгоценности, одевал ее в кружева и атлас. Если у них были дети, он давал им свободу. Кстати, считалось неприличным поступить по-другому. Некоторые из этих отцов были щедры на деньги, землю, давали детям образование. И что мы имеем теперь, спустя сто лет? Темнокожий класс. Темный, менее темный, почти светлый, – доктор иронически усмехнулся. – Почти светлые даже удостаиваются чести – к ним обращаются мистер и миссис. Что ж, это, во всяком случае, объясняет, почему кожа тех, кто сегодня работает на сахарных плантациях, черна, как уголь, – добавил

он насмешливым тоном, – почему меня приглашают на чай в губернаторский дом. Не на маленькие обеды в узком кругу, обратите внимание, нет. Но если вы в правительстве, вы достаточно хороши, как и любой другой. Да, когда начинаешь об этом размышлять, то видишь, что все связано с рождением.

Патрик молчал. Взрослые не говорят с детьми о «постели». По крайней мере, Агнес не говорила. И задала бы ему взбучку, если бы он попробовал. Она называла это «грязные разговоры».

– Цвет, – подвел итог доктор, – мы все время думаем о нем, не так ли? Даже если мы не хотим это признать.

– Я не думаю об этом, – кривя душой ответил Патрик.

– Я не верю.

– Дома мы никогда не говорим об этом.

– Вот именно, но не пытайся меня убедить, что сам ты об этом не думаешь. Ты светлее нас всех.

Конечно, он думал об этом даже больше, чем осознавал. Просто это все время витало в воздухе. Когда он смотрел на класс и видел, что черты его лица ничем не отличаются от черт белых мальчиков, и только цвет кожи выдает… Какой легкой стала бы жизнь, думал он, если можно было бы стереть это единственное различие. А с другой стороны, он помнил, какой гордостью наполнила его победа Николаса в диспуте над мальчиком, только что приехавшим из Англии, рыжим, веснушчатым, высокомерным, говорившим с акцентом, который было трудно понять. Победа воодушевила Патрика не только потому, что Николас был его другом, но и потому, что победу одержал цветной.

– Ты светлее, чем все здесь присутствующие, – повторил доктор Мибейн. – Ты не знаешь, как это случилось?

Патрика охватила волна стыда. За кого? Не за себя, конечно. Какое он имел к этому отношение? Доктор наклонился вперед:

– Ты смущаешься. Не стоит. Об этих вещах следует говорить именно так. Они – часть жизни. И к тому же мы все здесь мужчины. Ты не должен смущаться, – с участием закончил доктор.

Но доктор, естественно, не мог прочесть все его мысли. Патрик думал о своей матери. Об отношениях между белым мужчиной и его подругой… Она была во Франции, тот, кто стал его отцом, оставил ее. И его переполняла злость к неизвестному отцу.

Постепенно становилось ясно, что цвет кожи полностью связан с отношениями полов. Но и тут существовали две стороны. Его мать должна была бы ненавидеть белых. Однако, и он уже давно знал об этом ее внутреннем противоречии, ей, например, нравилось, когда рабочие из имения, заходившие в ее магазин, обращались к ней «мисс». Однажды он спросил ее, почему она более вежлива с покупателями одного с ней цвета кожи и так часто резка с теми, у кого кожа почти черная. В ответ он получил такую отповедь, что больше не решался вернуться к этому предмету.

Вопрос оставался открытым и постоянно напоминал о себе. Однажды ночью, когда он лежал без сна, ему пришло на ум, что даже доктор Мибейн, несмотря на все свои разговоры, не смог скрыть тайной гордости по поводу своей собственной светлой кожи. Сквозь его улыбку, голос прорывалась определенная удовлетворенность. Он гордится приглашениями в дом губернатора, подумал Патрик, наполняясь странным сочувствием, которое без сомнения удивило бы доктора, узнай он о нем.

Он также понял, что гордость доктора и есть настоящий стыд. Это было все равно, что презирать себя.