Пыльца в крови

Кибальчич Фима

Он по-прежнему двигался: то приближался к ограждению, то удалялся, пару раз резко ударил в силовое поле руками, словно проверяя его на прочность. Человеческая форма потеряла устойчивость. Ирт то делался тоньше и выше, то его плечи расширялись, становились покатыми и тяжелыми. На ногах вместо лакированных туфель уже были огромные, странно бесформенные ботинки. Как изоморф создавал одежду, Никита не понимал.

Но сейчас орфортец был совершенно выведен из равновесия. Его губы налились кровью, кривились, ползли червяками по широкому лицу,

глаза стали невероятно огромными – два бликующих омута, в глубине которых ходили темно-серые тени.

Никита перевел взгляд на левую голограмму, где тело потерявшего сознание Граува сползало со Стэнли, затем откинулся в кресле и взялся обгрызать ноготь большого пальца.

А это было забавно. Не случайное совпадение, совсем не случайное.

Как бедный изоморф извелся из-за своего капитана!

Из этого можно извлечь пользу и разобраться-таки в убийстве инсектоида. И вовсе необязательно депортировать Ирта. Он еще не рассказал все, что знает. Но расскажет.

У него, оказывается, есть поводок. Очень даже короткий капитанский поводок.

Совет безопасности

Если бы он не провел ночь в служебной конуре, утро бы не показалось столь отвратительным. Собственно, его даже и не было.

Утро – это на худой конец чашка крепкого кофе, омлет с толстым куском ветчины и возможность закрыть глаза, откинуть голову и представить, что сейчас он пошлет в жопу таракана, срочные, сверхсрочные и дохрена какие срочные дела и махнет в Макао.

Последний раз он провел там три дня подряд в обнимку с гибкой и смешливой китаянкой, не выбираясь из огромной, наполненной пузырящимся шампанским хрустальной ванны. Когда в ванну запустили пару десятков моделей крошечных золотистых рыбок, Чюнь Фуань вздрагивала от каждого скользящего прикосновения, прижималась к Никите и шептала ему что-то на ухо – непонятно, щекотно.

Он потом долго жалел, что не остался еще на несколько дней и не заказал в ванну с шампанским осьминогов.

С Лизой он тоже ездил в Макао. Только это были другие поездки – красное вино в слишком высоких бокалах, прогулки под звездами по шуршащему гравию и удивленный, мерцающий в сумерках взгляд жены, когда он, смеясь, подсадил ее на качели.

Эти поездки были частью какой-то другой, очень длинной жизни, которая ничем хорошим кончиться и не могла. Лизавета была слишком хороша для него. Золотистые волосы лежали на плечах безупречной волной, даже когда она поднималась утром с постели.

Ее кожа всегда была гладкой и словно светилась изнутри ровным, чуть розоватым светом. Когда она думала о чем-то, глядя в окно, а иногда и сквозь Никиту, между ее бровей появлялась чуть заметная складка, и сразу хотелось ее обнять и утешить, как девочку слишком серьезную и потерянную в этом огромном мире.

Вот только девочкой она не была.

Прошло двадцать лет, прежде чем Никите стало

казаться, что он сходит с ума. Это было ранним утром. Лиза сидела к нему спиной и вставляла в уши длинные янтарные серьги. Никита смотрел на склоненную голову и отведенный в сторону локоть и внезапно ощутил, что он не живет, а много лет смотрит один и тот же идеально прекрасный, кем-то для него придуманный сон.

И на него накатила тошнота.

Его жена была из тех, кто не желал стареть и меняться. Таких было немало на Земле. Они жили, юные и совершенные, и умирали внезапно и гораздо раньше остальных, полностью исчерпав свои ресурсы.

Когда-то Никита отговаривал ее от такого выбора, но она не желала его слушать, пожимала плечами на все его доводы и выходила из комнаты, оставляя его одного. Он забросил попытки и постарался свыкнуться с ее решением, радоваться ее вечной неизменной красоте. И у него получалось. Долго. Потом все стало распадаться на части.

Все чаще рядом с женой ему казалось, что их жизнь похожа на древнюю картину, висящую на стене. Полотно с изображением юной Данаи, которая пережила тысячи лет и десятки тысяч поколений, но не понимает и никогда не поймет этого. Да и он сам уже не понимал. Сколько прошло времени их брака, кто он и кто она, и движется ли их совместная жизнь хоть куда-то.

Это стало началом конца.

Он раз за разом проводил ночи на работе, где осатанело пищал интерком, а в центре стола поднимались голограммы озабоченных парламентских или грозных судейских чиновников, а то и высших офицеров контрразведки с неизменно бархатными, вкрадчивыми голосами.

Все чаще, плюнув на сон, он закатывался в казино, где жизнь вертелась вокруг яркими картинками возбужденных игроков, длинноногих брюнеток, фигуристых блондинок с торчащими сквозь полупрозрачный шелк сосками и высокими прическами причудливой геометрической формы.

Погоны его стали толще. А Лиза ушла.

Когда это случилось, Никита месяц прожил в своем кабинете, очищая кровь от алкоголя каждые двенадцать часов, но ни разу не попытавшись связаться с женой. Он не понимал, чего хочет сам и что должен сказать ей.

Он и сейчас не понимал этого.

Если бы он поехал этой ночью в Макао, то вряд ли бы разобрался в свалившемся на него клубке проблем, но зато дефрагментировал бы дрянь, которая скопилась в голове и грозила еще больше распухнуть к обеду.

Но теперь его вызвали в Совет безопасности. Несколько часов назад еще один таракан откинул хитин, только на Луне и без расслабленного изоморфа поблизости.

На Совбезе на Ларского навалятся перепуганные военные с вопросами и самыми дурацкими предложениями. А он ведь так и не решил, что делать с Иртом. После нового убийства по-тихому провернуть свой собственный план не удастся и придется разъяснять, согласовывать, идти на компромиссы, а это верный способ слить все дело.

Ну почему второго инсектоида убили сегодня, а не на недельку позже?