Пылкая дикарка
Шрифт:
Она бросила на него умоляющий взгляд, и в это мгновение заметила по его глазам, насколько он беспомощен.
— Скоро я буду очень занят рубкой сахарного тростника и его измельчением. Нам не удастся быть вместе, я буду постоянно волноваться за тебя и ребенка, если не буду уверен, что ты находишься здесь, с Мейзи. Прошу тебя, сделай так, как я говорю, дорогая.
Она, конечно, не сомневалась в том, как больно ему было расставаться с ней, и понимала, что ее упрямство лишь усиливало его боль. Она замолчала. У нее на сердце камень висел.
— Когда
— Через час.
Она глубоко вздохнула, глаза ее почти закрылись. Нет, она не могла этого принять. Он целовал ее снова и снова, потом, с трудом отрываясь от нее, пробормотал:
— Я вернусь, как только сумею. — С этими словами он выбежал из комнаты.
Она тяжело опустилась на кровать и сидела на ней, словно примерзла к ней от горя. Через несколько минут она заметила, что маленькая чернокожая рабыня все еще стояла за дверью.
— Эстер, это ты?
Девушка появилась в дверях. Клео, стараясь не выдавать своего волнения, спросила ее:
— Где месье нашел тебя?
Эстер ответила на французском:
— На аукционе, мадам.
— Значит, он купил тебя! — Клео сразу же позабыла о терзающем ее горе, вспомнив то унижение, которое пришлось ей испытать там, на ротонде отеля "Святой Карл" в первый день ее приезда в Новый Орлеан. Теперь она думала о том, что пришлось пережить этой девушке, когда ее выставили там на всеобщее обозрение.
— Моя мать была горничной у одной мадам, которая обучала меня. Когда она умерла от болотной лихорадки, то мики[3] продал нас обеих.
— Интересно, почему же месье Кроули не купил твою мать, ведь она поопытнее тебя?
— Ее не послали на аукцион. Одна из приятельниц мадам предложила ему выкупить ее у него.
— Без тебя? Выходит, ты теперь тоже одинока, — сказала Клео. — Мы должны утешать друг друга, Эстер.
— Да, мадам. — Глаза у девушки потеплели. — Мадам беременная, не правда ли?
— Да, — сказала Клео, а потом добавила: — Я об этом еще как следует и не думала.
Хотя это было и странно, но это была правда. Клео была так поглощена своим любовником, что едва отдавала себе отчет в том, что под сердцем носит его ребенка. Она поняла это только позднее, когда ей стало ясно, что разъединило их.
— Мадам не должна чувствовать себя одинокой, если она будет думать о своем младенце.
Клео, рассматривая топаз на своем кольце, все же не пропускала мимо ушей то, что говорила ее горничная. Она знала, что та говорит правду. Если бы она сейчас была дома, в своем привычном мире, то благодаря ребенку в своем чреве не чувствовала бы себя одинокой. Она так хотела уехать домой!
Клео снова потрогала топаз. Должно быть, это очень дорогое кольцо. Если его продать, то хватит ли ей денег на билет на тот пароход, на котором отплывал Иван? Но ведь он просил ее делать все, чтобы было хорошо их ребенку. И еще он сказал, что купит небольшой домик, где они смогут жить все вместе. Навсегда, убеждала она себя. Нет, она сейчас поступит так, как
До этого времени она себя отлично чувствовала. Но когда Иван уехал, у нее началась тошнота, ее беспокоили боли в спине, на что Берта без всякого сочувствия заметила, что так и должно быть в ее положении.
— Постарайся не смотреть на безногих или безруких людей, — мрачно предсказывала она, — или твой ребенок родится чудовищем.
Мейзи кудахтала над ней на своем странном для нее языке, в ее глазах светился живой интерес, который Клео не могла выразить из-за слабого словарного запаса французского, — всего несколько слов.
В первые после отъезда Ивана дни Эстер постоянно упрашивала Клео хоть что-нибудь поесть. А Клео отказывалась, свирепо, словно дикий зверь, расхаживая по своей комнате, как в клетке. Маленькая горничная входила к ней каждое утро с подносом, на котором стояло кофе с молоком, с ее любимой зажаренной в сахаре булочкой, которая если и удерживалась в желудке, то вызывала в нем ощущение тяжести. Девушка никогда не спрашивала, как спала Клео. Она, войдя в комнату, принималась щебетать:
— А ваш бебе уже проснулся?
Она постоянно напоминала Клео, что она не одинока до тех пор, покуда носит под сердцем ребенка Ивана.
Дни становились все жарче, и городские жители испытывали расслабляющую лень и томление. Мужчины медленно фланировали по тротуарам по утрам мимо пекарни, а на нависших над улицей балконах женщины обмахивались веерами и сплетничали. И балконы, и улицы становились пустынными, когда наступала полуденная жара, когда все замирало, кроме жизни на берегу, где грузчики разгружали суда. Иногда, когда с реки задувал бриз, до ушей Клео доносились обрывки их песнопений. Она слушала их в своей комнате над лавкой Мейзи.
Клео скучала по Ивану, испытывая при этом почти физическую боль. От него не было никаких вестей, но она все равно не смогла бы прочитать письма, на каком бы языке он его ни написал — на французском или английском. Ни одна из женщин в доме тоже не умела читать.
Однажды она с такой страстью захотела вновь услышать его голос, что больше не могла противиться соблазну. Позвав Эстер, она протянула ей кольцо с топазом и попросила сходить в ту ювелирную лавку, где Иван его купил, и продать, но за такую цену, чтобы хватило на билет на пароход до прихода Террбон. Берта, которая в эту минуту вышла из кухни, их подслушала.
— Ты что с ума сошла? — завопила она. — Он вызовет полицию и обвинит Эстер в краже. И у тебя не останется ни кольца, ни служанки! Для чего тебе понадобились деньги, а?
— Чтобы уехать домой, к месье.
Берта позвала Мейзи, и они втроем, взяв Клео в плотное кольцо, поднимая страшный шум, затолкали ее к себе в комнату.
— Ты думаешь, что сможешь получить каюту на таком пароходе без сопровождения мики? Тебя разместят вместе с другими слугами на нижней палубе на койке под открытым небом.