Пылкий романтик
Шрифт:
Пен поняла, на что на самом деле намекает Кейт, уверяя ее, что крепко спит. Девушка явно решила, что Пен и Джулиан – любовники. Намекает на то, что все, дескать, понимает и не будет им мешать.
– Я уверена, Кейт, – сказала она, – никаких инцидентов не будет.
– Слава Богу, коли так. А то я сплю как сурок. Во сне меня и прирезать недолго, я могу ничего и не почувствовать. – Кейт заворочалась, устраиваясь поудобнее. – Позвольте прикрыть вам ноги еще одним одеялом, мэм. Вы, должно быть, замерзли? Что-то уж больно бледны.
Как понял Джулиан, о своей новой роли Кэтрин Лэнгтон сделала два заключения. Во-первых,
Кейт обладала редким талантом оставаться, если надо, незамеченной. Она являлась лишь к обеду, завтраку и ужину, чтобы не мешать Джулиану все остальное время проводить наедине с Пен. При выезде из очередной гостиницы Кейт всякий раз садилась в экипаж первой, опережая свою «госпожу». Да и в гостиницах под тем или иным предлогом она избегала общества Джулиана и Кейт. Если бы Джулиан действительно был любовником Пен, он нашел бы подобное поведение «служанки» весьма кстати. И все же ему нравилось проводить все свободное время наедине с Пен.
Вечером третьего дня, после ужина в номере Джулиана в гостинице Йорка, Кэтрин поднялась из-за стола.
– Пойду немного подышу свежим воздухом, если вы не возражаете, мэм, – обратилась она к Пен.
– Но на улице дождь, Кейт!
– Ничего страшного, мэм. Я надену плащ, к тому же гулять постараюсь под деревьями, где не так льет. Мне просто необходимо подышать свежим воздухом после того, как я весь день тряслась в карете!
– Что ж, – вздохнула Пен, – как вам угодно. Кейт удалилась.
«Интересно, с собой ли у нее пистолет?» – подумал Джулиан.
Джулиан посмотрел на Пен. В мерцающем полумраке свечей кожа ее казалась особенно белой, губы – сочными и алыми. Он едва сдерживался от искушения коснуться пальцами этого милого лица.
Ему нравилось тело Пен, в котором чудесным образом сочетались девичья грациозность и гибкость с женской округлостью и мягкостью. Но еще больше он ценил в ней мягкость и отзывчивость души. За эти три дня Пен уже, казалось, успела подружиться с молодой женщиной, которая остро нуждалась в защите и поддержке. Как начал замечать Джулиан, сердце Кейт, не привыкшее к теплоте и вниманию, стало вдруг постепенно открываться навстречу новой подруге. Сама Пен, возможно, никогда не нашла бы в себе мужества выстрелить, если надо, из пистолета, но с такой боевой подругой, как Кейт, ничего не боялась.
– Вынуждена признать, мистер Хэмптон, – заявила Пен, словно прочитав его мысли, – что поначалу я недооценивала Кейт. Вы разобрались в ней раньше. Я всегда ценила ваше умение разбираться в людях!
– Опять мистер Хэмптон! – недовольно поморщившись, проворчал он. – Я-то думал, Пен, что после того, что произошло тогда между нами, ты никогда больше не обратишься ко мне столь официально.
Пен даже слегка покраснела.
«Как идет ей этот румянец!» – подумал он.
В полумраке свечей глаза Пен, казалось, светились таинственным огнем. Перехватив взгляд Джулиана, Пен стыдливо опустила ресницы. Джулиан знал, что на самом деле было причиной тому: Пен обращалась к нему так формально, потому что боялась повторения прошлой близости.
Пен нервно вертела в руках вилку. Джулиан чувствовал, что должен сказать что-то, чтобы облегчить ее неловкость, или
Перед мысленным взором Джулиана снова встали восхитительное нагое тело, тугая округлая грудь, бурно реагирующая на малейшее прикосновение его рук. Полумрак комнаты, стоявшая рядом кровать, почти слившаяся с темнотой. Воспоминания, нахлынувшие на них обоих. Все это почти не оставляло Джулиану сил бороться с искушением. Но разрушать эту интимную атмосферу так не хотелось.
– Вы... ты, Джулиан, очень неглупо поступил, что обратился к миссис Ливэнхэм. Она знала, что ты помогал мне?
– Я просто сказал, что некая дама нуждается в компаньонке. Имени графини Глазбери я не называл. Но миссис Ливэнхэм, полагаю, сама обо всем преотлично догадалась. В конце концов, я ведь через тебя тогда познакомился с миссис Ливэнхэм. Если помнишь, это ты послала ее ко мне за каким-то юридическим советом.
– Что ж ты мне не сказал, что едешь к миссис Ливэнхэм! Я бы передала через тебя ей свою статью, она уже готова. Я хотела ее отослать ей еще из Биллерикея, но, как сам знаешь, оказалось не до этого. Впрочем, я, пожалуй, пошлю ее завтра из Йорка.
– Стоит ли, Пен? Может, тебе лучше подождать хотя бы до тех пор, пока мы не закончим наше путешествие?
– Зачем? Я не вижу смысла ждать, Джулиан! Джулиан покосился на руку Пен. Он знал, что она еще очень болит.
– Пен, – спросил он, – Глазбери тогда говорил что-нибудь о твоей статье?
– Упоминал.
– Полагаю, он недоволен?
– Еще как недоволен. Но я предупредила его, что все равно напечатаю. Впрочем, как он сам сказал, статья – лишь одна из причин, почему он хочет меня вернуть. Есть и другая: он хочет, чтобы я родила ему наследника. Но мне кажется, что ни то ни другое на самом деле не является настоящей причиной.
– Какая же, по-твоему, настоящая? Пен на минуту задумалась.
– Мне кажется... – проговорила она, – он очень изменился после этого закона об отмене рабства. В его глазах появились страх, какая-то растерянность... Раньше я никогда не видела в его глазах страха, Джулиан!
– Да, ему есть о чем волноваться: этот закон очень сильно ударит по его состоянию. Даже при той компенсации, которую дает ему парламент, он многое потеряет.
– Мне кажется, не эта сторона его так сильно волнует, Джулиан. Ему всегда нравилось иметь много рабов. Нравилось ощущать власть над людьми, нравилось, что они выполняют все его капризы. И наЯмайку он любил ездить потому, что был там окружен покорными рабами. И у себя дома, в Англии, он стремился создать такой же мирок. И вот с новым законом все для него вдруг кончено. Отныне он уже никогда не сможет безнаказанно предаваться своим художествам.
«Теперьу него осталась лишь одна законная рабыня – я».
Пен не произнесла вслух этих слов, но Джулиану показалось, что он услышал их так ясно, словно их прокричал каждый предмет, находившийся в комнате. И в самом деле, какой еще подтекст мог содержаться в реплике Пен?
Джулиан понимал, что в этих непроизнесенных словах Пен – горькая правда. Закон наконец признал равенство всех людей, независимо от социального положения и цвета кожи. Осталась лишь одна категория, по-прежнему целиком и полностью зависящая от своих господ, – замужние женщины. Каждый муж по-прежнему имел полное право вытворять со своей женой все, что ему заблагорассудится.