Шрифт:
Лодка. Пять человек: один защищает плот, остальные четверо тащат два ящика. Они уже добрались до узкой косы твердой земли. Оба моих гребца поддерживают ритм, в то время как я сосредотачиваюсь на аркебузе. Они нас не видят. Мы быстро скользим по стоячей воде. Он поднимает взгляд слишком поздно, когда я уже прицелился. Выстрел разгоняет тучи птиц в разных направлениях. Когда дым рассеивается, я вижу, как он ползет к своим подельникам. Одна коробка брошена — его грузят на плечи. Мы отважно вытаскиваем свою лодку на островок. Я беру дагу и прыгаю туда: в грязи по пояс, увязая, как бревно. И все же мне хочется смеяться. Себастьяно выбирается на землю чуть подальше и помогает мне.
— Быстрей, быстрей,
Бросаю второму лодочнику:
— Заряжай аркебузу, оставайся здесь и стереги лодку!
Вперед по тропинке на узкой косе… Мы видим их, ковыляющих впереди с коробкой и с раненым. Я совсем выбился из сил, сбил дыхание, но по-прежнему страшно хочется смеяться.
Снова просвет, и множество островков, заросших тростником. Если я пробегу хотя бы еще немного, у меня разорвется сердце.
Неожиданно они останавливаются.
Я замедляю ход.
Себастьяно рядом со мной сплевывает на землю. Делаю глубокий вдох, вытаскиваю пистолет. Мы идем в наступление — оказалось, они вооружены только палками. Раненый уже на земле, должно быть, он мертв. Бледные, испуганные лица, вместо одежды — грязные лохмотья. Все они тощие, со спутанными волосами, босые ноги… Теперь, когда мы приблизились вплотную, я навожу пистолет и встречаю взгляд раненого: он не потерял сознания — моргает. Крови не видно.
В этот момент и появляются они.
Легкое шуршание тростника, и возникает тридцать призраков, одетых в лохмотья, с заостренными палками и косами в руках.
Дерьмо.
Они повсюду вокруг, насколько простирается взгляд — какой же я набитый дурак! — Горбун Себастьяно показывает на громил, выступающих из зарослей.
Неужели именно так все должно закончиться?
Вот теперь я смеюсь. Смеюсь, чтобы выплеснуть усталость и напряжение. Должно быть, это их совершенно поражает, потому что они прижимают свои орудия к груди и в сомнении отступают.
Из гущи тростника вырывается настоящий смерч. Силуэт, заставляющий склониться все остальные. Ряса, облепленная грязью, две перекрещенные деревяшки, свисающие с цепи, образуют распятие. В руке он сжимает сучковатую палку, которую опускает направо и налево на плечи своих верноподданных, бормоча непонятные слова.
Он подходит к ящику и открывает его. Я вижу, как он возводит очи к небу. Он обращается к толпе с речью, в которой звучат уже укоризненные ноты.
Он приближается к нам:
— Perdono, perdone fratres, perdono. [83] — Серая борода длиннее, чем у меня, покрыта коркой из грязи и насекомых. Глаза — два голубых угля между морщинами, в которых скопилась многовековая грязь. Волосы падают на плечи, напоминая птичье гнездо.
— Perdonate fraters. Simplici ingegni, sicut pueri. Для еды, еды solum. Nunquam libres videro, [84] они не понимают, что это.
83
Здесь и далее вульгарная латынь: «Извините, извините, братья, извините».
84
Извините, братья. Они простые невежи, такие бедные… только. Они никогда не видели книг…
В тот же миг я чувствую движение на всех окружающих островках. Тростник сплошь заполнен людьми — я повсюду вижу дыры, тени жилищ. Широкие гнезда, удерживаемые ремнями и палками на уровне воды.
Деревня. Боже мой! Тростник оказался деревней.
— Они не знают о вашей миссии. Они не умеют читать. Они не
Он пытается подобрать слова:
— Не бойтесь, глубокоуважаемые братья, я все понимаю. Вы миссионеры из аббатства. — Он указывает на ящик: — Христианские книги. Они не понимают, что это.
Он обращается к собравшимся со словами, которых мы не можем понять, но звучат они очень убедительно.
— Идите, идите.
Как по сигналу, просвет на болоте оживает. Женщины и дети появляются из хижин и приближаются к болоту. Мужчины устремляются к жилищам, крича каждый что-то свое. Раненый поднимается, тоже что-то говорит, даже он пытается принять участие во всеобщей суматохе.
Себастьяно стоит с открытым ртом. Я тащу его за собой, приказав ему молчать.
Брат Лючиферо, несущий свет отверженному народу, скрытому в болотах вдоль старицы По, как в неприступной крепости. В болоте, тянущемся от дельты реки По до Эмилии-Романьи. Ничейная земля, далекая и дикая. Брат Лючиферо, посланный нести свет Евангелия этим забытым людям тридцать лет назад, был и сам, в свою очередь, тоже забыт здесь. Вдали от современного языка и мировой политики. Потерянный в болоте, нанесенном на карты, он следовал примеру святого Франциска Ассизского, словно вырыв крест Христов, чтобы вбить его в зыбучие пески этих земель, бросить вызов языческим суевериям.
Тридцать лет…
Почти невозможно представить. Тридцать лет вдали от судеб церкви. От Лютера и Кальвина, от инквизиции и Вселенского собора. Чтобы прививать веру, основанную исключительно на милосердии к униженным.
Совершенно не обратив внимания на наш вид, он принял нас за таких же миссионеров, как и он сам, брата Тициано и брата Себастьяно, посланных из аббатства Помопоза распространять христианскую доктрину и книги. Он благожелательно и сердечно принял нас и попросил отслужить мессу в его местечке. Отвертеться мне так и не удалось.
Вот так дону Людовико, управляющему самым роскошным в Венеции борделем, под личиной брата Тициана пришлось столкнуться лицом к лицу с жителями болот и торжественно исполнить единственный религиозный ритуал, на который он был способен. Он перекрестил всех взрослых. От первого — до последнего.
Когда пришло время возвращения, нам предоставили проводника и подарили бочонок местного вина под угри в обмен на новую веру и два экземпляра «Благодеяния Христа».
Дневник Q
Витербо, 26 февраля 1548 года
Если я знаю старика, он начнет с мелкой рыбешки, как я ему и предлагал. С книготорговцев, посредников, печатников… И если этого окажется недостаточно, чтобы напугать крупных игроков, тех, кто финансирует всю операцию, тогда он придумает что-нибудь еще, чтобы убрать их со сцены. Старик никогда не действует импульсивно, под влиянием чувств. Он умеет выжидать. Даже смерть, кажется, заждалась его. Создается впечатление, что она не хочет забирать его, пока ему не удастся полностью выполнить свой План. Не так-то просто отделаться от таких людей, как Реджинальд Пол, или такой влиятельной семьи, как Мендесы. Надо изобрести что-то очень сложное, нарушить установившееся равновесие. Богатые венецианские евреи — хитрые люди, привыкшие, что за ними постоянно ведется охота, привыкшие платить за свое спасение, устанавливать надежные связи с людьми образованными и торговцами, общаться с ними на равных. Семейство Мендес вызывает искреннее восхищение, и в первую очередь женщины, владеющие искусством переговоров и многими уловками, способные одновременно и вести дела, и заниматься политикой.