Раб и солдат
Шрифт:
«Это как же понимать? Я попаданец?!»
Далекий волчий вой стал ему ответом.
Коста. Москва-Петербург. Январь 1838 года.
Если и было в России лучшее время для дальних путешествий, так это, конечно, зима! Не попади путник в метель или не застань его в дороге оттепель или ледяной дождь — и поездка превращалась в радостное приключение под малиновый звон тройки. В санях под меховой полостью было тепло и уютно. Снег скрипел под широкими, обитыми железом полозьями, убаюкивая. Позвякивали колокольчики. Вдвоем с Тамарой, прижавшись
Семейство Розенов добиралось до старой столицы неторопливо, в дормшезе. В жарко натопленной карете и с кроватью. Барону нездоровилось. Его окончательно доконало известие, что он не поедет в Петербург сенатором. Граф Чернышев продолжал добивать поверженного врага, несмотря на заступничество влиятельных друзей бывшего наместника Кавказа.
В Москве остановились на казенной квартире, выделенной барону. Решили, что дальше я поеду один. Вернее, в компании Торнау и Карамурзина, которые вот-вот должны были прибыть с Кавказа. Как все обернется в Петербурге, никто не брался предсказать. Моя близость к семейству Розенов могла сыграть со мной злую шутку. Я не был готов рисковать Тамарой. Пойди что не так — и одна в чужом промозглом городе?! В отношении себя я не исключал любых неожиданностей.
Да и она, как ни странно, не рвалась увидеть северную Пальмиру. Старомосковский барский быт ее неожиданно увлек. Вкусить зимних столичных удовольствий, когда в город собиралось титулованное дворянство, чтобы переждать холода в тепле бальных залов? Кто ж в здравом уме откажется от такого?! Баронессе предстояло знакомить дочерей с высшим обществом. Помощь Тамары и Бахадура была бы ей весьма кстати. Алжирец уже поскрипывал зубами.
Добираться до столицы вместе с боевыми товарищами — истинное удовольствие. Федор Федорович поправился и держался молодцом. Тембулат, хоть и не показывал виду, был потрясен и просторами России, и ее многолюдьем, и странными для него нравами и благами цивилизации. В общем, было весело!
В Твери я настоял остановиться в гостинице Гальяни. Розовое двухэтажное здание с небольшой колоннадой над входом привлекло меня не азартной карточной игрой в ее стенах, а рестораном. Вернее, макаронами с пармезаном, которые здесь подавали.
Друзья итальянской пастой остались недовольны. Слишком непривычная еда.
— Лучше бы поехали к Пожарскому котлет отведать по рублю за две штуки, — бурчал Торнау, покидая гостиницу.
Я не удержался и процитировал Пушкина:
У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармазаном макарони,
Да яичницу свари[2].
Федор Федорович расхохотался:
— Коста! Кольони — это корсиканское ругательство! Означает мужские ятра! Видимо, наш покойный светоч литературы проигрался в карты итальяшке. Вот и припечатал его со всей выдающейся силой своего таланта!
— Странные люди тут живут, — признался нам Карамурзин. — Поднимался в нумер. На лестнице какая-то русская госпожа, молодая и красивая, меня остановила и вручила золотые часы!
Мы с Торнау испуганно переглянулись. Неужто Тембулат вспомнил свои воровские замашки?
— Что вы перемигиваетесь?! — возмутился князь. — Она меня в свой нумер пригласила.
Мы еще больше перепугались.
— В нумер к даме? — уточнил на всякий случай Торнау.
— Тьфу, на вас! — возмутился Карамурзин. — Ее муж там присутствовал. Очень меня оба благодарили за помощь в освобождении тебя, брат Федор! Еще
Все сразу стало понятно. Слава Карамурзина как освободителя Торнау летела по заснеженным русским равнинам впереди нас. Его узнавали по черкеске, в которой он щеголял, и по белой повязке на папахе. Его кавказский вид производил впечатление на восхищенную публику. Я же не отсвечивал. Черкеска была оставлена в Москве. Под волчьей шубой скрывался скромный мундир прапорщика. Так что все подарки доставались ногайцу. Неплохо доставались! В старой столице целый сундук набрался. Князь радостно потирал руки. То ли еще будет в Петербурге!
Первое впечатление от столицы вышло странным. На въезде в город мы уткнулись в огромный хвост из саней с сеном. Пока его объезжали, довелось наблюдать малоприятную картину. К возам подбегали закутанные в тряпье женщины и выхватывали клочки сена. Возчики, шагавшие рядом со своими санями в высоких валенках и толстых тулупах, встречали нападавших ударами кнута. На моих глазах одной женщине кнутом рассекло лицо. Она упала в грязный снег, заливая его кровью.
Я дернулся, будто прилетело мне, а не женщине. Хотел выскочить, чтобы проучить мерзавца. Меня остановил наш ямщик.
— Цапки, — пояснил он непонятно. Увидев мое недоумение, добавил. — Весь день цапают сено. С того и живут. К кнутам они привыкшие.
В столице наши пути временно разошлись. Барон отправился к своему родственнику, проживавшему в квартирах Измайловского полка. Я с Тембулатом — к его знакомым из горского полуэскадрона императорского конвоя.
Договорились держать связь. Сколько времени займет наше ожидание аудиенции у императора, никто не брался предсказать. Николай по заведенной привычке носился по просторам своей необъятной страны, пользуясь зимним путем. Перемещался он с огромной скоростью, покрывая в день до 180 километров. Лошадей загонял в немалом числе. Но с потерями не считался. Уж очень он уважал быструю езду. По крайней мере, так нам объяснили горцы из его конвоя.
Потянулись дни ожидания. Я старался нигде не отсвечивать, памятуя о своей непростой ситуации. За промерзшими резными фасадами правительственных учреждений и дворцов вельмож скрывались подковерные паучьи игры. Вельможи интриговали, как дышали. Вели свои тонкие маневры, неподвластные уму простого смертного.
В этом я убедился, побывав в Военном министерстве. Косые взгляды чиновников. Пересуды за спиной. С превеликим трудом сдал свои отчеты о последней экспедиции. Принимавший меня высокий чин хмурился, брезгливо перебирая исписанные мною листы. Пенял за грамматические ошибки. Намекал на мое самоуправство. Мол, не стоило мне своевольничать и бежать с Кавказа без начальственного приказа. Тот факт, что я мог в любую секунду не сносить головы, он полностью игнорировал. Подумаешь, прапорщик! Мало ли их на Руси?
Еще неприятнее вышло у Торнау. По каким-то заведенным издревле правилам он не имел права попасться на глаза императору до официальной аудиенции. А бедного поручика какие-то «доброхоты» притащили на бал, уверяя, что царь в отъезде. Естественно, Федор Федорович столкнулся с Николаем. Вышла неловкая для него сцена. Он очень переживал. Видел в этой подставе происки Засса и его покровителей. В долгу поручик не остался. Ругал Засса при любой возможности в компаниях высокопоставленных лиц, прямо обвиняя его в своем несчастье. Возможно, и зря. Я плохо понимал все эти игры.