Раб лампы
Шрифт:
— Идите.
«Голиаф» неслышно исчез.
— Какого черта?
Альберт Дере достал из кармана носовой платок и принялся вытирать выступившие на лбу капли пота.
— Ева, ты мне не доверяешь? — обиженно спросил Сеси.
— Значит, он будет спать у твоей двери и смущать нас? — Дере засопел.
— Кого это «нас»?
— Тебя и… меня.
— Ты что — собираешься поселиться в моей спальне? — насмешливо спросила она.
— Я твой муж!
— Но там мои вещи! — запротестовал Сеси.
— У меня болит плечо, — спокойно сказала она.
– Поэтому спать я буду одна.
— Почему это рядом с тобой будет спать он?
– возмутился Дере.
— Рядом со мной будет спать Давид. В конце концов, кто хозяин? То есть хозяйка? Я так решила.
— Какого черта? — вновь спросил Дере. Видно было, как ему все это не нравится. Хватило бы Сеси, а тут еще и… — Какого черта?
— Нравится тебе это или нет, но все будет так, как я сказала. — И она поднялась из-за стола. — Ну, мальчики? Кто будет мыть посуду?
— Домработница Елизаветы Павловны, — ехидно ответил Дере и тоже поднялся. — Или есть на примете какая-нибудь смазливая горничная, подрабатывающая в коттеджном поселке? Которую успел соблазнить наш юный Казанова?
— Я сам помою, — обиженно сказал Сеси.
– И вообще. Мы с вами в равном положении. И я, между прочим, к вам на «вы» обращаюсь!
— Еще бы ты мне тыкал, щенок!
— Алик!
Дере скрипнул зубами и вылетел из кухни. Бухнула входная дверь. В окно она видела, как Дере несется по участку. Вот он наткнулся на Голиафа, и они начали о чем-то спорить. Вернее, Дере кричал, а Голиаф добродушно кивал.
— Ева, зачем ты так? — с обидой спросил Сеси, тоже глянув в окно.
— Как?
— Сталкиваешь нас лбами. Да еще этот Давид!
— Тогда почему ты остался?
— Я же сказал: я люблю тебя!
Ох, как хотелось верить! Сеси сообразил, что они наконец-то остались одни. Подошел и попытался ее обнять.
— Ева…
Она почувствовала знакомый запах. Его кожи, волос, одеколона. Который уже успела забыть. И вспомнилось море, горячий песок пляжа, звон серебряных колокольчиков внутри и голубые глаза Сеси. Связанное со всем этим ощущение огромного счастья. Потом она вспомнила Клару. Беседку, разлившееся по столу вино…
— Ой! Мне больно! Плечо!
— Задел, да? Извини.
Он тут же разжал объятья. Она отошла и сказала:
— Сеси, я не вру. Мне и в самом деле не до любви. Каждое резкое движение причиняет боль.
— Я понял.
— Нам надо подождать.
— Сколько?
— Врач сказал: минимум месяц.
— А при чем здесь врач?
— Сеси, Сеси! — Она покачала головой. — Какой же ты все-таки ребенок! Да, кстати…
Она вспомнила рассказ Клары. Что бы там подруга ни говорила, а за Сеси есть грешок. Спросить его в лоб? Я, мол, все знаю, а подробности?
— Что такое?
Его глаза были ясными, он даже попытался изобразить улыбку.
— Нет, ничего.
Она подумала, что надо бы поговорить с Давидом. Дать ему соответствующие инструкции. Желательно наедине.
— Пойду в мастерскую.
— Зачем? — спросил Сеси.
— Оценю потери.
— Какие потери? — заволновался он. — Я ничего не трогал!
— А разве Алик, то есть
— Я не видел.
— Но разве ты не находился здесь неотлучно? Ведь у него есть ключи от дома!
— Вообще-то… — Сеси замялся. — Да, я уезжал.
— Вот я и проверю, все ли цело.
Она вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Но двинулась сначала не в мастерскую. На улицу. Остановилась на крыльце и стала искать глазами мощную фигуру Голиафа. Тот возник, словно из-под земли. Она невольно вздрогнула.
— Давид! Вы меня пугаете!
— Извините. Стараюсь не мешать.
— Пойдемте в мастерскую.
Он следовал за ней как тень. Маргарита с трепетом открыла дверь мастерской. Раньше это сопровождалось лихорадкой вдохновения. Когда тело покалывало иголочками, а ноги леденели. Все тепло сосредоточивалось в руках, которые пылали. Она входила в мастерскую в нетерпении: скорей бы занять их работой! Скорей бы отдать этот жар новому творению! Сейчас ничего подобного не было. Холодные руки, холодное сердце. Она испугалась. А вдруг все кончилось? Маньяк добился своего: убил в ней вдохновение. Она теперь мертвая. Такая же, как все. Обычный человек. А что это такое: быть обычным человеком? Можно ли с этим выжить? Когда голова твоя пуста, в ней нет новой идеи, с которой ты носишься, забывая обо всем. Когда тебе приходится думать о вещах обыденных: кухня, уборка, магазины…
Скульптура «Юноша-ветер» стояла на прежнем месте. Что же касается остального… Она заметила потери. Несколько ее работ, считавшихся «мертвыми» и не пользующихся спросом, исчезли. Дере распустил слух, что жена при смерти, и покупатели тут же нашлись. Как в известном анекдоте: творения художника покупают, проконсультировавшись с его лечащим врачом. Она невольно усмехнулась. Что они теперь скажут? Когда она выжила и по-прежнему собирается работать? Но каков Дере! Бизнесмен! Спросить с мужа денег? Обычно он переводил полученную сумму на ее банковский счет, оставив себе комиссионные. Надо узнать, как Альберт Валерианович поступил на этот раз. Но потом. Сейчас надо обеспечить надежную охрану.
— Давид?
— Я вас слушаю.
— Станьте здесь.
Она указала ему на место, где раньше стоял Сеси. Давид послушался. Она включила яркую лампу, направила ему в лицо луч света. Давид невольно моргнул, но остался невозмутим и с улыбкой спросил:
— Это что — допрос?
— Да, сейчас включу детектор лжи. — Она улыбнулась в ответ. С ним ей было удивительно спокойно. И легко. — Интересное лицо! Возможно, в прошлой жизни вы были диктатором.
— Это вряд ли. — Давид улыбнулся еще шире.
— Почему?
— Я добрый.
— Однако работа у вас…
— Какая есть.
— Это призвание?
— И все-таки допрос?
— Должна же я знать, с кем имею дело? — Она выключила лампу и сообщила: — Возможно, по совместительству вам придется работать моделью. Впрочем, о чем это я? Врач сказал, что не меньше месяца резкие движения будут для меня исключены. А через месяц… Через месяц, надеюсь, все закончится. Я видела, как вы поспорили с Альбертом Валериановичем.
— Я должен выполнять его распоряжения?