Раб лампы
Шрифт:
— А сколько ж лет? — спросил один из гостей.
— Юбилей, — ляпнул кто-то.
— Как юбилей? Круглая дата? А сколько?
«Сорок», — усмехнулась про себя Маргарита.
— Ах, тридцать лет, это так грустно! — соловьем заливалась Дэва. — Была девушка, стала женщина!
— Когда она стала женщиной, боюсь, я еще не родился, — сказал кто-то в шаге от Маргариты Мун. Она обернулась: парень лет двадцати. Льняные кудри, ангельские глаза, знакомое лицо. Актер? Он не так уж и неправ. Если Дэве стукнуло сорок…
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Дере, на минуту оказавшись рядом. — Я уже оговорил твой скорый отъезд. Ранение, мол, и стресс, полученный от известия о смерти
— И когда я смогу уехать?
— Еще чуть-чуть.
— Хорошо…
Разбились на группы. Застолье перемежалось обменом любезностями в положении «стоя с бокалом в руке». Со всех сторон слышалось: «Потрясающе выглядишь!», «Твой последний диск супер!», «Шикарный костюм!» Она держалась рядом с людьми солидными, своими ровесницами и теми, кто постарше. Дэва же тянулась к молодежи. Выглядела она намного моложе своих лет и была худа, как все модели. Ходили слухи, что у нее гастрит или того хуже — язва желудка, отсюда и болезненная худоба. Сама Дэва категорически это отрицала. Как и большинство присутствующих здесь «випов», она чуралась бедности и болезней, всячески подчеркивая свою элитарность. Это, мол, не про нас. Мы, люди преуспевающие, рождаемся с песней на устах, а не с воплем, идем за путеводной звездой, а не туда, куда укажут, денег столько тратим потому, что этого добра завались, а не затем, чтобы заметили. И все мы такие независимые и элитарно-утонченные…
— Я телевизор не смотрю, газет не читаю. Пошлость, мерзость, сплошная грязь. Окна занавешиваю, думаю о возвышенном. — Она обернулась. Известная актриса, дама в возрасте. — Как раньше было хорошо! Все думали о высоком. Тянулись к культуре, ловили каждое твое слово. А сейчас? Как низко пали женщины! Они не имеют понятия о правилах хорошего тона! Из окна, — которое занавешено, отметила Маргарита, — я увидела вчера трех девиц. Одетых — вы только подумайте! — в облегающие платья! Короткие юбки! Туфли на шпильках! И везде блестки! На волосах лак! В таком наряде надо ходить в рестораны, на приемы. А они? Белым днем! Я уже не говорю о том, что все три были ярко накрашены!
— Да, да, да, — закивали соседки.
Она не выдержала.
— А вы не допускаете мысли, что ресторан им не по карману, а на приемы их просто не зовут? Но ведь красиво одеться хочется! Они женщины, и они молоды!
— Но не в магазин же! Не днем!
— А куда? Если больше некуда! И в магазин, и на работу. Всем хочется праздника, и им тоже. Не все живут так, как вы. Некоторые ходят пешком. И пользуются общественным транспортом. Вы удивитесь, но таких людей очень много.
— Но ведь для яркого макияжа есть вечер!
— Вечером они валятся на диваны от усталости, если одиноки, или встают к кухонной плите, если замужем. Идут в ванную стирать. Потому что утром снова на работу. А в праздники строгают салаты и моют горы грязной посуды после гостей. И пусть они днем ходят на шпильках, если силы есть!
— Но есть правила хорошего тона…
— Главное из которых — не завидовать.
— Чему же я, по-вашему, завидую? — вскинулась актриса. — Их вульгарности?
— Их молодости.
Маргарита поймала на себя осуждающие взгляды: как это бестактно напоминать женщине о возрасте! А не бестактно осуждать народ, за счет которого живешь? Обвинять в пошлости и глупости только потому, что на твои спектакли не ходят? А понять их не пробовали? В метро потолкаться, в маршрутном такси проехаться, на оптовый рынок сходить. Глядишь, и нужные слова найдутся. Хорошие манеры от хорошей жизни. И это придет. Но потом…
— Лучше уж этой молодостью пользоваться, -ехидно сказал кто-то.
— Покупать, — поддакнула актриса.
— Что я покупаю? —
— Известно что: любовь.
— А потом в нас за это стреляют. Бедный мальчик!
— Да уж, не у всех хватает наглости делать себе пиар, рассказывая о постельных отношениях с юным любовником.
— На двадцать лет моложе!
— О сексе втроем.
Она резко развернулась и отправилась искать Дере. Никто не верит, что они с Сеси любили друг друга. Одни говорят: пиар. Другие думают как Давид: звезды распущенны, не стесняясь изменяют направо-налево. Заводят интрижки с прислугой. Она обернулась.
— Давид?
— Я здесь. Рядом.
— Поедем домой.
— Обиделись?
— Нет.
— Обиделись. Не связывайтесь с ними. Заклюют.
— Я здесь чужая.
— Ничего, привыкнете.
— Я хочу домой.
— Это как скажете.
— Алик! — крикнула она.
— Ну, что?
Дере был недоволен, что его отвлекли. Он беседовал с дамой в умопомрачительных бриллиантах. Кажется, они нашли общий язык.
— Я еду домой!
— Что так скоро?
— Устала.
— Ну, хорошо. С именинницей попрощайся.
Дэва на минуточку спрыгнула со сцены, уступив место девичьему трио. Клацнули каблуки, в полу наверняка образовались две дырки.
— Уезжаешь?! Так скоро?!
— Да, неважно себя чувствую! Плечо болит!
— Но Алик остается?!
— Конечно! Меня шофер отвезет!
Обе старались перекричать музыку.
— Мы так и не поболтали!
— Что говоришь?
— О Кларе! О тебе!
— Я тебе позвоню.
— Как приятно было тебя увидеть!
— Шикарно выглядишь! Даже не скажешь, что тебе тридцать!
— А сейчас! Подаррррок для именинницы! Новая песня! В честь несрррррравненной Дэвы!
На эстраде уже был знаменитый на всю страну баритон.
— Уррррра!!!
ВОЛОСЫ
В сопровождении Давида она вышла на воздух. Накрапывал дождь.
— Подождите, я принесу зонт, — вызвался телохранитель.
— Зачем?
— Ваша прическа. Она окаменеет.
Он метнулся к машине. Маргарита начала медленно спускаться по ступенькам. Что прическа? Тут все окаменело. И это называется успех! Человек даже не успевает понять, что это такое, успех? Не замечает, когда он приходит. Ему все время кажется, что другие более удачливы. Чем больше о нем говорят, тем больше он сравнивает. А что говорят и пишут о других? Как часто? Насколько восторженно? О том, что это и был успех, узнают только когда он проходит. Когда наступает тишина. И молчит телефон. Еще не так давно звонил без перерыва, а теперь молчит.
Тишина. Она замерла у светлых «Жигулей» десятой модели. Давид спешил к хозяйке с зонтом.
— Идите в машину, Маргарита Ивановна. Промокнете.
— Подожди.
— Вы простудитесь!
— Нет, нет… — Она не трогалась с места.
— Что случилось?
— Эта машина… Да, именно так. Эта машина стояла у мотеля в тот день, когда в меня стреляли!
— Таких «Жигулей» в столице пруд пруди, — заметил Давид.
— А номер?
— Вы что, запомнили номер?
— Я очень хорошо помню тот день, — сказала она медленно. — Любую мелочь. Может быть, потому, что чуть не умерла? Как второе рождение. Я помню последний день своей прошлой жизни до мелочей. И вообще: у меня хорошая память на цифры. И сочетание букв… «ОПА». Мысленно я тогда добавила: «Америка, Европа». И даже улыбнулась. Я еще подумала: Клара приехала не одна. С любовником. Она все время смотрела на окна мотеля. Те, что на втором этаже. Я подумала, что она хочет показать его мне.