Рабочий
Шрифт:
Я в эту минуту тебе не прошмандовка с улицы, а — пациентка с паспортом гражданки Российской Федерации.
Счастья, хочу счастья себе, и счастье моё в ребенке.
По возрасту я еще на учете в детской поликлинике, но у них нет акушера, а — надо бы: и акушера, и гинеколога и венеролога.
Представляешь, тётенька, мне сейчас пятнадцать лет, а, когда стукнет по темечку тридцать три, моему ребенку исполнится восемнадцать, словно он украл лишние годы в Мэрии города Москвы.
В тридцать пять я — ягодка свежая — старикам бесплатно не отдамся, а ребенок по
ХА-ХА-ХА!
Все будут меня содержать: Государство — потому что я красивая, молодая и перспективная инвалидка; ребенок — оттого, что я обязую его через суд содержать меня; любовники — потому что обязанность любовника содержать красавицу.
Оставь на минуту бычий вид, тетушка, не пыхти паровозом, у тебя еще не всё так плохо в жизни, как у покойников на кладбище.
Я слышала, что у тебя жених кавказец — поздравляю с праздником любви.
Купи палатку, езжай с женихом на природу на станцию «Жаворонки», жарь шашлыки из просроченной баранины: в киосках на рынках продают просроченное мясо — его маринуют, обрабатывают, подкрашивают, поэтому оно никогда не тухнет.
Меня на тухлом мясе не купишь, знаю, потому что я — Королева ночных клубов!
В мои пятнадцать лет я перепробовала мужиков, парней и дедов больше, чем ты видела в своей жизни амбулаторных карт больных.
Ты думаешь, что я шалава? Да?
Но я решила, что выйду замуж, как только нагуляюсь — лет в сорок пять, потому что в сорок пять лет американские тетеньки задумываются о первом ребенке и свадьбе.
Опять на меня искры из твоих глаз летят, словно у тебя в голове ад кромешный.
— Жду, когда вас перекосит от счастья, — регистраторша протерла очки листком из истории болезни. — Я вам напишу талончик на сдачу крови на СПИД и тропическую гонорею.
Берегите здоровье будущего малыша, мамаша. — Регистраторша отдала с опаской бумаги беременной малолетке, и осветила улыбкой старичка задохлика, но с серебряной тростью в зубах, как у пса Полкана: — Что вам надобно, миляга?
— К ушнику мне, к ЛОРу, — старичок выплюнул трость, засмеялся заливисто, тонко, как смеются полевые командиры армии Чада. Он вытирал слезы смеха, очередь терпеливо ждала — почет и слава уважаемым ветеранам труда. — Молодежь нынче не та пошла, не та, поэтому ничего о прошмандовке не скажу, — старичок кивнул головой в сторону уходящей беременной девушки (она нарочно громко пела). — Я своим внучкам не позволяю подобного, иначе — наследства лишу! АХАХАХАХАХ!
Друзья — да, счастья друзьям и подругам, не эфирного счастья без плоти и крови, а душевного счастья с костями и мясом.
Чем больше мяса на костях у девушки на груди, тем выше она ценится на рынке рабынь в Азии.
Аллегория, когда девушку сравнивают с птичкой, но оскорбление, когда — с крокодилихой или бегемотихой.
Я бы предложил порядочным девушкам приличное содержание, но чтобы — не гуляли на сторону, не делали массаж молодым танцорам.
Знаю я этих танцоров — лишь бы яйца кинули в чужое гнездо.
На Пироговском
Часто ко мне балерины ездят, любят мой дом, моё радушие и гостеприимство с вином и солёными огурцами.
Я на катер сел, завел мотор, удочки проверил, а балерины выскочили из бани и сиганули ко мне в катер, как на подводную лодку «Наутилус».
Зачем балерины на рыбалке?
Ответьте мне: зачем нужны бабы на рыбалке, особенно голые бабы — от них Солнце бликует и пугает окуней. — Старичок поднял указательный палец правой руки, с торжеством посмотрел на очередь, снова обратился к регистраторше, как к судье пятого ранга в Китае. — Я сказал балеринам, что они сумасшедшие, потому что голые и без грудей.
Они в ответ смеются, фотографируют, раскачивают катер — пугают меня.
Много балерин, я даже со счета сбился, словно в школу с Филиппком не ходил.
Балерины раскачали катер и опрокинули его к едреней матери!
ХИ-ХИ-ХИ-ХИ-ХИ!
Думал, что они и меня утопят, но вытащили, сделали искусственное дыхание в рот, а в уши забыли, проклятущие.
Пусть ваш ушник мне воду из ушей выкачает насосом, будь он неладен. — Старик с карточкой отошел, за ним подошел негр с синей кожей и фиолетовыми глазами, словно участвовал в конкурсе «Здравствуй, семицветье».
Афрорусский перепутал поликлинику с юридической консультацией, долго выпытывал у регистраторши, как выгнать из квартиры белую наглую любовницу и её матушку.
За афророссиянином — женщина на запись к хирургу на извлечение посторонних предметов из влагалища.
Когда очередь дошла до Лёхи, он стушевался, поник под прицельным суровым взглядом регистраторши.
Ни двухсот килограммов лишнего веса у Лёхи нет, ни любовницы, ни любовника с Кавказа, ни катера, ни беременности, ни белых любовниц с квартирами.
Руки, мозолистые руки рабочего человека с незапятнанной репутацией слесаря.
Регистраторша взглянула на руки Лёхи, на мозоли и увидела в них своё босоногое детство, позорное, потому что упала в речку с нечистотами.
Лёха силился, придумывал, к какому врачу пойдет на осмотр болезни и за больничным листом, но регистраторша опередила его, словно весами Фемиды по темечку ударила:
— Уходите, мужчина! Вы пьяны!
Лёха опустил глаза, сдерживался, чтобы не броситься к дверям, будто догонял зайцев в метро.
Не пьян он; ну разве что — чуть-чуть выпил для здоровья, против температуры — не таблетки же пить.
Но регистраторша — женщина, чуткая женщина, а женщина всегда знает, что мужчина утром выпивает, потому что не пошел на работу, оттого — праздник.
Лёха развел руками у окошка регистратуры (сзади напирал животом дедушка в майке Микки Мауса), пошел к выходу:
— Во как!
Военное дело, во как
После смены покурили с работягами, выпили на посошок и разошлись — каждый в свою приличную сторону.