Рабочий

Эсаул Георгий

Тьфу, гадость, слышали бы мужики мои мысли о гориллах, опустили бы меня у станка, как бабу в прорубь бы бросили без трусов.

Рабочая честь, порядок… — Лёха, пригляделся, щелкнул пальцами от радости: — О! Бычок, чинарик, окурок, почти целый, словно песня о пионерских кострах.

Костры горели, пионеры у костров пели, а потом через костры прыгали белорусские парубки и дивчины, любовь у костра делали.

Семь ноль три, и второй по расписанию двести восьмой не пошел, будто в берлогу упал.

На дороге

сибирские медведи на радость цыганам с балалайками и американцам вырыли берлоги, и в берлоги падают мои двести восьмые автобусы, а легковые автомобили богачей объезжают берлогу по могилам Перовского кладбища.

Упал в берлогу — сломал ногу.

Почему народ к остановке не подходит, с одной стороны — мне привольно, чем со старухами толкаться и нюхать их после утренней ихней каши, похожей на блевотину пацана.

Почему старухи завтракают кашей с творогом, словно поджигают в себе склад с бочками с сероводородом?

Животы у старух пучит, бабки изливают кашу на соседей по автобусу и по автобусной остановке, словно ходили в школу, затем в институты и техникумы, затем — в Собес только для каши и упреков.

Очень нехорошие дела творятся в желудках старух после творога и каши — гуманитарной помощи пенсионерам.

Собак лучше бы кушали и кошек, чем каши и сигареты.

Сигареты едят и мочу свою пьют с лицом на Восток — якобы жеваный табак и моча помогают при запорах, все равно, что птица чайка поможет «Титанику».

Нет народа — мне проще, никто не осудит, что я поднял окурок, как опустился на дно городской канализации, — Лёха присел, быстро схватил окурок, вытер его о штанину, внимательно осмотрел фильтр: — «Ротманс», баба курила, по помаде на фильтре вижу, как Шерлок Холмс читал по следам биографию своей матери.

Курить — здоровью вредить!

Молодая, или старая баба курила, словно в себя запал вставила?

Наверно, молодая, потому что старые берегут себя — так старая кляча не потянет воз с картошкой.

Не подцеплю ли с окурка дурную женскую заразу: СПИД, сифилис, триппер, молочницу?

Мужчины молочницей болеют, как звери? — на всякий случай Лёха опалил кончик фильтра огнем зажигалки — по давнему детскому поверью убивал микробов, сифилис, триппер, СПИД и молочницу. Когда кончик фильтра почернел, словно негр в Донецкой угольной шахте, Лёха вставил его в рот, закурил, с удовольствием затянулся — так перед смертью старый зэк пьёт чифирь. — Халява! Бесплатно курю и ни у кого не клянчил сигаретку, а бомжи и малолетки попрошайничают, потому что нет в них нашей, Социалистической, смекалки.

Окурок — знатный, баба перед автобусом выкинула закурила, а тут автобус выскочил, как рояль из кустов.

Баба не пожадничал, не затушила окурок пальцами, а смело щелчком отшвырнула, словно свою Судьбу откинула на нары.

Богатая баба, кто знает — может быть, — балерина из Большого Театра.

Вчера

закружило её, пошла в кабак с деньжистым иностранцем с прыщами на ягодицах, а в кабаке иностранец признался, что он — импотент, или — голубой, а балерину снял ради интереса — так папуас гадает на внутренностях слона.

Отужинали, а балерина потребовала продолжение банкета, потому что не имеет права уйти из ресторана раньше времени — подружки засмеют, скажут — «Не заинтересовала ты мужичка, значит — бесперспективная, как консервная банка из-под горошка!»

Во как!

Хахаль ейный ушел баю-баюшки, а балерина сняла себе официанта, за свои деньги сняла и поехала к нему на хату в общежитие метростроя на «Выхино», будь оно вовек благословенно, как сказал Есенин.

Есенина убили, а его похвала «Выхино» помогла балерине выйти из щекотливой ситуации — так опытный мастер вместо нового резца ставит старый.

Утром балерина обнаружила себя в тухлой постели, в нищей съемной квартире, вот и рванула на автобусную остановку, словно за ней бежали все продюссеры Мира с Нобелевскими лауреатами.

На остановке — либо автобус подошел, либо тачку поймала — балерины — богатые — об окурке не подумала, вышвырнула с гневом, как бывшего ухажера, и — ту-ту на полусогнутых ногах враскаряку в Большой театр на репетицию.

Во как!»

Лёха докурил чинарик до фильтра, сидел долго, ждал автобуса, а автобус не пришел, словно ему прокололи шины рэкетиры из Казани.

В курилке, во как

В рабочий полдень Лёха зашел в курилку, пожал руку товарищам, кого не видел, бросил пару шуток стандартных, получил в ответ дюжину еще более стандартных, выбил из пачки сигарету «Ява», прикурил от зажигалки Михи и присел на обшарпанный стул, словно в театре.

На старом диване сидели: Миха, Колян и Ванёк, а рядом с ними — баба, новенькая, но уже потрепанная жизнью, как иномарка в хорошем состоянии гаражного хранения.

Баба курила приму, хохотала шуткам мужиков, размахивала руками, вела себя свободно, словно только что получила должность генерального директора завода.

— Настюха у нас, новенькая, учетчица-налетчица. Только срок отмотала, и сразу — на завод, в трудовую исправительную команду. — Миха затушил сигаретку о подошву, аккуратно вставил за ухо — на следующий перекур: — Мы пойдем по маленькой трахнем, Лёха, — Миха подмигнул Лёхе, и все в курилке понимающе засмеялись — так смеется после получки бухгалтер завода Антон Семенович.

— Я сегодня не пью, разве, что после смены-измены, — Лёха предупредил следующий вопрос Михи — пойдет ли Лёха с ними по маленькой чарочке водки или вина — так ходят на реку гуси в надежде, что поймают карася. — Таблетки принимаю от кашля, аллергенные, от них задница чешется и на лобке сыпь, как у сифилитика.