Рабочий
Шрифт:
Через миг Лёха упадет окровавленный на бетонный пол, забрызгает остатками жизни все вокруг, но не сильно, потому что от одного рабочего много крови не выплеснет, как из трехлитровой банки с квасом не выскочит енот.
Уборщица по совместительству, Елена замоет следы крови, возможно, что с ругательствами замоет, потому что работа — сверхурочная, грязная, неблагодарная, как китайские телефоны.
Но до того момента, как щетка-сметка Елены и её половая тряпка уберут остатки Лёхи, он вспомнит всё — так
Детство — всё детство у Лёхи болел живот, и это самое главное и в то же время неприятное воспоминание, потому что с больным животом в газету «Известия» на работу не возьмут.
Лёха не мечтал о карьере журналиста, но, если бы мечтал, то больной живот бы помешал, как старушке мешает в автобусе её избыточный вес.
Дальше картинки пошли быстрые, отчетливые, но несвязанные по времени и пространству — так в сверхсветовой ракете пилот видит на потолке свою третью ногу.
Кусты, в кустах Лёха и Борис, его друг — подсматривают за купающимися девчонками, похожими на березки.
Есенин не врал, да, девушки — березки.
Голые девчонки разочаровали Лёху, потому что он надеялся на большее, оттого, что тайна девичьего тела терзала давно, и казалось, что обнаженная девушка — волшебница, а тут — непропорциональные тела, неэстетичные (Лёха не знал в то время значение слова «эстетичные», но сейчас ему показалось, что он всегда все знал) заросли на лобке, как ворс на сидении автомашины «Белаз».
Тонкие ручки; не длинные, потому что без туфель на каблуках, ноги; излишне круглые попы, как шары на Первое мая.
Тут же выплыло в последний миг жизни Первое мая — праздник труда, профессиональный праздник рабочих, хотя к этому празднику примешались и балерины без трусов и художники в полосатых носочках и шляпках с пером.
На Первое мая всегда празднично и холодно, ветрено, вот поэтому Лёха не любил Первое мая, как ребенок разлюбил мёртвую кормилицу.
Первое мая — беретик, и беретики Лёха не любил, и сандалики ненавидел и ненавидит сейчас, и рубашки в клетку не любит, потому что в клетчатых рубашках разгуливают только разумники, которые вынесли муку с мельницы.
После картинки Первого мая в мозгу всплыло воображаемое, никак не картинка из жизни, а картинка из размышлений, розовых, как лепесток сирени.
Всю жизнь Лёха размышлял о балеринах: иногда с негодованием о них думал, иногда — с тоской, а иногда задумывался об их потусторонней сущности.
Балерины не из нашего мира, тем более, никогда не войдут в касту рабочих и крестьян, как собака не встанет за штурвал.
Лёха представил, как он женился на балерине с вывернутыми стопами, словно попала в медвежий капкан.
На свадьбе эстеты и рабочие; эстеты в разных одеждах, но с голубым оттенком, а рабочие в строгих черных костюмах и в белых рубашках,
Рабочие приглашены со стороны Лёхи, а эстеты — друзья жены-балерины с мертвыми глазами.
Эстеты ведут умные разговоры, чинно берут рюмки двумя пальчиками, нарочно вставляют длинные заумные фразы, чтобы рабочие ничто не поняли — так баре разговаривали при крепостных на французском языке.
Но почему-то на стороне рабочих веселье, безудержное пьяное разгульное, и девки грудастые, румяные, прекрасно вопящие, словно цапли на болоте.
После застолья (Лёха видит в последний миг жизни) комната для новобрачных: кровать под балдахином, потому что апартаменты съемные, как снимают девушку на час.
Жена балерина раздевается медленно, она привыкла к вниманию — медленно, но разделась раньше, чем Лёха, что застыл со шнурком.
Без одежды балерина поблекла, словно поганка после трех часов на сковородке.
Ноги короткие, но очень сильные с ярко выраженными икрами и выпуклыми, словно их под линзой поставили, ягодицами.
Талии нет, а грудная клетка узкая, и руки тонкие, морковные.
Лица у всех балерин одинаковые, и Лёха даже в мечтах не определит лицо тонкое, но с голубыми слабыми глазами, а волосы в пучке, светлые, невыразительные, словно на них не хватило краски.
Грудей у балерин нет и быть не может, потому что работа съела груди.
Балерина голая поднимет ногу к голове; балерины специально поднимают ногу, иначе не имеет смысла вся их жизнь, которая — подготовка к подниманию ноги в спальне.
Дальше — картинки выдуманной жизни с балериной женой: пить только украдкой, секс по расписанию, веселья нет, потому что у балерин всегда дурное настроение, как у собаки со смещёнными позвонками.
Лёха представил на месте балерины Настюху — грудастую, формастую, с густыми волосами на голове, а ТАМ Лёха еще не видел; Настюха поймет, когда Лёхе нужна опохмелка, сама поднесет стопарик и огурчик, похожий на зеленую шишку.
Огурец пробудил другую картинку — Лёха после первой получки отставляется в кругу новых друзей рабочего, как поршень, коллектива.
Пили каждый из своего стакана, но соленый огурец пускали по кругу — так раньше князья пускали братину с пивом.
Огурец большой, мятый, тускло невыразительный, как глаз выдуманной жены-балерины, но сочный, из него сок брызжет.
Лёха благодарен огурцу за соленый сок, иначе первый же стакан паленой водки вышел бы обратно, как учетчица уходит от бухгалтера.
Выпил водки, запил жижей из огурца — это ли не лучшее воспоминание жизни одинокого человека?
Другие воспоминания менее яркие: Лёха стоит спиной к бетонной стене столовой — так Миклухо-Маклай прислонился к пальме, на которой сидели папуасы с кокосами.