Рабочий

Эсаул Георгий

Занимаются физкультурой на сцене, поднимают но-ги, размахивают руками, прыгают — разве это искусство с нарисованной на картине купающейся Сусанной Хорвато-вой?

Лёха аккуратно прикрыл уши ладошками, чтобы шум музыки не портил нервные окончания в ушах, но всё равно мелодия долетала, а также доходили до мозга восторженные крики зрителей, которые презирали водку «Праздничная».

Представление шло уже минут пятнадцать, Настюха не прилетела на своё место, и душа Лёхи потребовала до-бавки водки — так официант в ресторане требует новый фартук.

Старушка

с фиолетовыми волосами сидела слева и восторженно смотрела на сцену (Лёха нарочно на сцену не глядел), поэтому бабка не должна заметить фокусов Лёхи с чекушкой.

«Если я незаметно стукну бабку кулаком в висок, убью её, то она не заметит, как я пью водку, — Лёха пошу-тил сам с собой, словно готовился к «Камеди клаб». — Но ведь, не ударю человека, бабка — не бобина и не станина.

Правильно Настюха сказала: ни рыба я, ни кальмар».

В огорчении Лёха не заметил, как достал бутылку, хлебнул, чуть не поперхнулся без закуски — будут прокля-ты дорогие буфеты в театрах.

Старушка, вроде бы ничего не заметила, охала и аха-ла в ответ прыжкам физкультурников по сцене.

Лёха спал чутко, поэтому не пропустил антракт — вскочил, как на бой с горящим планом.

Он вышел на свет, прошел в туалет, постоял у жен-ского туалета, но Настюху не нашел, словно её украли в рабство на Кавказ.

С чувством выполненного долга Лёха направился к выходу из театра — плевал он на второй акт: не рабочие по сцене ходят, а — прыгуны и прыгуньи.

Но около входа, где дежурили огромные охранники, Лёха стушевался: вдруг, спросят, почему покидает храм искусства, не украл ли? не убил ли старушку с синими во-лосами?

Лёха обозвал себя нехорошим словом за робость и вернулся в зрительный зал, как на каторгу.

Допил водку и заснул до конца представления — так спит часовой на военной вахте, так спит вахтер в будке, так спит суфлер в провинциальном театре.

После театра Лёха ехал в метро домой, находился в подвешенном состоянии: водки нет, время позднее — не купишь.

Около подъезда встретил Коляна и Митяя, они уго-стили, и Лёха поплыл, как на ладье Харона.

— Лёха ты откуда, нарядный, как ёлка? — Колян хо-хотнул коротко, и по-рабочему ясно, не то, что театраль-ные бабки.

— Не поверите! В театре! — Лёха на всякий случай не упомянул о Настюхе — кто её знает, вдруг, девке не понра-вится откровение, а она сейчас с миллиардером, как в зо-лотой карете.

— Во как! — Митяй почесал затылок, а Колян с пере-пугу налил по новой — так Дед Мороз приманивает новую Снегурочку.

— Во как! — Лёха повторил, махнул рукой и засмеял-ся пробегающему псу с колбасой в зубах.

В раздевалке, во как

После обеда Лёха остался на минутку в раздевалке, присел на скамейку, прислонился спиной шкафчику, вы-тянул ноги и посмотрел на свой ботинок, похожий на аме-риканский крейсер «Вашингтон».

Ботинок с тупым носом, но не как у американских командос, и даже не похож на русские

ботинки в сельской местности, но по теории выдерживал кислоту и удар дю-жим молотом по ноге — так обнаженная девушка на ну-дистком пляже героически выдерживает внимание муж-чин.

Лёха пошевелил пальцами в ботинке, пальцы легко ходили, но в то же время не чувствовали себя в пещере неожиданностей — ботинок по размеру, всё в нем нормаль-но, как в нормализованном молоке.

Около ботинка Лёха заметил пятно на полу, пятно не от машинного масла, но и не от крови — бурого цвета с красными звездочками, похожими на кусочки моркови.

Возможно, что — морковь, и пятно от кетчупа — Лёха часто закусывал кетчупом, серьезно доказывал, что в кет-чупе содержится все, что необходимо для закуски, полно-ценного питания после принятия водки: соль, сахар, крах-мал, помидоровый сок, перец, лук, крахмал, мука, перец болгарский, чеснок и, возможно, что глаза семги.

Про глаза сёмги Лёха придумал для смеха, но Лёха не уверен, что нет глаз сёмги в кетчупе: если американцы кушают рыбу с вареньем, то почему в сёмгу не положат кетчуп, а в кетчуп — глаза сёмги.

Балерины сёмгу кушают каждый день, а слесари ин-струментальщики сёмгу употребляют только в наборе к пиву — набор дешевле стейка, филе сёмги, и на филе не всегда деньги найдутся, а, если и найдутся, то лучше эти деньги потратить на другие цели — опять же на бухло, чем на рыбу, дорогую, потому что красного цвета, как флаг бывшего СССР.

В СССР балет ценили, и билеты на балет распределя-ли по предприятиям, словно пайки хлеба и баланду в тюрьме.

Балерин в тюрьмы не сажали, потому что балерина до тюрьмы не дойдет: её приголубит сначала следователь, потом — начальник УВД, затем — судья, а потом — министр.

Балерины привычные к ухажёрам, потому что в балет пошли только из-за ухажёров, — так говорили на заводе, и Лёха верил словам старших товарищей.

Балерины в мыслях даже в курилке достали, Лёха за-кинул ногу на ногу, недовольно наморщил лоб, будто да-вил вшей складками кожи.

Балерины — больной вопрос для рабочего человека: вроде бы балерина доступна, как продажная девушка — плати деньги и вези балерину на Канары и веди в ресторан, но в то же время балерина недоступна, словно фея из сказки — летает, порхает, а не возьмешь, потому что ни денег нет на неё, ни обхождения, ни костюма для похода в ресторан.

Лёха поразился своему открытию: каждая девушка — продажная, но на каждую — своя цена.

На одних девушек цена настолько высока, что де-вушки всю жизнь ходят в старых девах, а затем улетают в Сочи и живут под пальмами, словно сухопутные крабы.

— Во как! — Лёха стукнул себя ладошкой по левой коленке, словно сдавал экзамен на шамана. — Расскажу пацанам и девахам, что все девушки продажные, но, если нет денег, то и не купишь.

Во как! — Лёха чуть было не побежал с открытием в цех, но лень — удобно в курилке, разморило, ноги не идут, как у балерины после банкета.