Рабочий
Шрифт:
Не променяю свой завод даже на любовь!
Ах, да! Зачем я тебя вызывал, Лёха?
— О трудовой дисциплине, о пьянке на производстве говорил, Борисович, слова кидал бриллиан-тами.
Укорял меня, говорил, что нельзя так, чтобы пил на производстве и брак гнал, как пургу.
Да и сам я понимаю!
— Что ты понимаешь, Лёха?
Ничего ты не понимаешь, но кость свою держишь высоко.
С Настюхой ты долго болтал у станка, когда она профсоюзные взносы собирала, как зерна пшеницы на спирт.
Никто
Молодец ты, Лёха!
Завод гордится тобой! — Дмитрий Борисович извлек из шкафчика ополовиненную бутылку водки «Празднич-ная», разлил по стаканам, как свою молодость разливал.
Выпил первый, вытер губы рукавом, смотрел в окно, словно ждал, что в белых одеждах появится балерина Вар-вара.
Лёха выпил, крякнул, тоже по-рабочему вытер губы рукавом:
— Во как!
В едином рабочем строю, во как
На Первомайскую демонстрацию двинули дружно, словно в колхоз.
Давно вышли из моды Первомайские демонстрации по стране, но рабочий класс держится за демонстрации, как за последнюю деталь.
В едином рабочем строю вышагивали рабочие заво-да, интеллигенция; и лица интеллигентов не отличались от лиц уборщиков и рабочих — так картины Репина не отличаются от картин бурлаков на Волге.
Приняли перед демонстрацией хорошо, и с собой взяли, потому что — холодно и по традиции.
На первых маевках рабочие пили и гуляли, но разве это рабочие?
Интеллигенты под рабочих косили, а потом всю власть захватили, как сапогами затоптали идею.
Сейчас, наоборот — даже интеллигенты — рабочие, и не нужны им бабы заморские и балерины в пачках, а толь-ко подавай своё, черную кость.
Серега, Колька, Митяй и Лёха шли рука под руку — чтобы не упали, и еще с ними — Настюха, а Елена присо-единилась чуть позже.
Сначала Елена думала примкнуть к интеллигентам, потому что сама — прослойка между интеллигенцией и ра-бочими, но затем решила, что с интеллигентами, хоть и ве-село, но не до упаду, и интеллигент по пьяни не схватит, не начнет приставать действиями, а пустит слюни и будет рассуждать о соловьях и розах.
Серега, Колька и Митяй о розах не знают, но нальют и схватят, аж до глубины маточной продерет дрожь.
Пошло, гадко, но необходимо и тянет, тянет, как за-тягивает на коленчатый вал.
Серега перебрал, висел на руках, но мыслил четко, будто с профсоюзной трибуны зачитывал доклад о бед-ственном положении сталеинструментальщиков Новой Зе-ландии:
— Да неужели это правда, что я свалился в выгреб-ную яму, где опарыши и голодные крысы?
У нас на заводе чистые туалеты заменили на выгреб-ные ямы с дыркой в досках?
Стыд и позор родному Отечеству, потерявшему чи-стоту
Неужели мы впали в порок, и я не выпью чистого бе-лого на брудершафт с Настюхой!
Настюха! Ты где, певица наша канареечная!
— Здеся я, рядом! — Настюха без насмешки, даже с любовью смотрела на пустые озера глаз Сереги — так вам-пир таращит красные буркалы на привидение. — Туалеты у нас на заводе — прежние, Серёга, а воняет от тебя, как от кошки.
Ты нечаянно сделал в штаны, но застирал самостоятельно, дружок.
Честь тебе и хвала, потому что ты мужик хозяйственный: сам обгадился, сам и обмылся, как в крематории. — Настюха подмигнула Серёге, и нет в её словах не-правды и литературной иронии, потому что от чистого сердца говорила; не жалела Серегу — а что его жалеть, ко-гда ему хорошо!
— Крематорий! Мыло! — отозвался Андрей Иванович из планового отдела — корабль на корабле. Андрея Ивановича также, как и Серегу, поддерживали под руки друзья, но друзья-плановики. — Преемственность классовых корней, перетекание из пустого в более пустое, но тара — золотая.
Не может того быть, чтобы китайцы купили наш за-вод с душевыми и столовой, где котлеты из хлеба вкуснее, чем из мяса.
Если я до сих пор еще не сошел с ума, то только благодаря производственному плану: он для меня — и папа, и мама в юбке.
Разве в здравом рассудке тот, кто пьет водку не по плану?
А, если женщину любит не по плану — разве это по-рядок геометрический, мать его итить!
И, если я упаду в гроб живой, а крышка надо мной хлопнет, и гвоздь сам по себе забьется, то — тоже по плану.
Мы поем, пляшем, руками машем, а в уши дует из разбитого окна, — всё по плану!
Пил я с приличной женщиной на брудершафт, и по плану думал, что она пойдет со мной в постель.
Женщина в кабаке, знаете, что оказалось под юбкой?
Ладно бы — подсадка, которая разводит клиентов на деньги — откуда у меня деньги, я с собой в кабак больше тысячи рублей не беру, потому что знаю — сколько взял, столько в кабаке и оставлю, либо — клофелинщица, но я клофелинщиц не интересую, по той же малооплачиваемой причине.
Без денег разрешила под юбку руку засунуть; ладно бы я поклялся интересной фразой взять её в жены, то она бы в мыслях себя вознесла до первой леди в гареме, и не убила бы меня ради другого молодого любовника в отравленной рубашке, но без моих заверений и клятв разрешила.
Я поднял восстание, обрадовался, прозвучал, как фраза дьявола, который любит, чтобы нарушали план, чтобы война помешала производственному процессу.
Рука под юбку скользнула, а там, разумеется, что нет нижнего белья: порядочные женщины в кабак нижнее белье не надевают — так смелый полицейский не натягивает бронежилет, когда ложится спать с женой.