Рабочий
Шрифт:
– - Давно ли ты заговорил так? Признаться, мы считали тебя самым тихим из нас, -- и, пожалуй, хозяйским угодником.
– - Моя жена, может быть, умирает сейчас, а я должен стоять здесь, у этого железного чудовища. И я бываю дома только по ночам. Этого не должно быть больше... Но вы уверены в успехе? Ведь наши хозяева богаты и перед их деньгами все уступает. А у нас не будет ничего, кроме пустых рук и голодного желудка.
– - Если мы будем действовать дружно, если никто из нас не отступит раньше времени -- мы победим. Один за всех и все за одного. Дай мне твою руку, товарищ.
Трудовой день кончился. Рабочий бежал домой, не разбирая дороги, расталкивая встречных, и едва
У двери своей квартиры он остановился и прислушался. Там было тихо, совсем тихо. И после тех стонов, которые рабочий слышал утром, эта тишина показалась ему могильной. Да, наверное, все уже кончено, и он не мог даже принять ее последнего вздоха.
Рабочий открыл дверь и вошел, -- с тем же чувством, с каким преступник подымается по ступенькам эшафота.
Жена лежала на постели, бледная, с белыми губами, на которых ярко краснели ссадины от укусов, с вытянутыми поверх одеяла похудевшими руками; синеватые веки плотно опустились на глаза. Голова рабочего закружилась и он упал бы, если бы бабушка-повитуха не подхватила его под руку.
– - Все благополучно, -- и роды были на славу легкие. Не тревожьте жену, она спит. Лучше поцелуйте мальчика.
Так рабочий сделался отцом. Он не решался брать на руки это беспомощное, розовое существо, которому он дал жизнь. Он только смотрел на него издали, строил из пальцев козу и смеялся. Любил он также смотреть, как мать кормила ребенка грудью, потому что у матери в это время делалось какое-то совсем особенное лицо, -- любящее и одухотворенное кротостью. Но всем этим он мог наслаждаться только по вечерам, потому что стачка была отложена на некоторое время и работы на заводе продолжались по-прежнему. Гудели станки, ревело пламя в литейных печах и, покрывая собою все другие звуки, грохотал паровой молот.
– - Слышал, что случилось по соседству?
– - спросил рабочего его помощник.
– - Какая-то женщина на ткацкой фабрике облила кислотой красавчика управляющего. Бедняге придется, говорят, несколько месяцев проваляться в больнице. Уж я всегда думал, что добром ему не кончить, -- хотя правильнее было бы, если бы ему отомстили так обманутые мужья, а не женщины. Женщины-то не получали от него ничего, кроме удовольствия.
Рабочий побледнел и чуть не забыл вовремя повернуть рукоятку, которая приводила в движение молот. А когда прошел первый момент удивления и испуга, он почувствовал, что очень рад несчастью управляющего, -- и устыдился этой радости. Товарищ, должно быть, заметил это и сказал ему:
– - Многие теперь вздохнут посвободнее, -- да, пожалуй, и ты в том числе.
Рабочий ничего не ответил, а вернувшись домой, не сказал жене ни слова о том, что случилось с управляющим.
Жена только что накормила ребенка и он лежал у нее на коленях. У него были темные, почти черные глаза и густые черные волосы на головке. Рядом с блондинкой матерью его смуглость была особенно заметна.
"Странно!
– - подумал рабочий.
– - Ведь и у меня тоже волосы -- рыжеватые, а глаза -- голубые. Должно быть, он уродился в дедушку или в бабушку. Это иногда бывает".
На другой день, после обеденного перерыва, все рабочие не разошлись, как обыкновенно, по своим мастерским, а собрались на большом заводском дворе и потребовали к себе директора завода. Его не было в конторе и за ним пришлось послать автомобиль в город. Тот самый человек, который первый сообщил о забастовке в сарае с паровым молотом, проверял собравшихся на дворе, чтобы узнать, не изменил ли кто-нибудь в последнюю минуту. Некоторых он не досчитался, -- и пошел по мастерским, чтобы в последний раз попробовать убедить отступников.
Рабочий
– - Так-то ты держишь свое обещание?
– - сказал ему агитатор.
Рабочий опустил глаза в землю, потому что ему стыдно было смотреть прямо на товарища, который недавно жал ему руку. Но теперь он относился к забастовке совсем иначе, чем тогда, в минуту возбуждения и злобы. Ему казалось теперь, что забастовка не даст ничего, кроме бедствий и голода. Агитатор подвел его к окну, через которое виден был переполненный людьми двор.
– - Видишь ли ты это? Они все собрались здесь, как одно тело и одна душа. Их всех, как и тебя, томили в непосильной работе, их отрывали от семьи, их лишили возможности жить настоящей человеческой жизнью. Своим трудом они создали миллионы, а между тем, когда каждый из них состарится и будет негоден к труду, его выбросят на улицу, как негодную тряпку. Вспомни, каким ты сам пришел на эту фабрику и каким стал теперь? Ты стоишь здесь до поздней ночи на сверхурочной работе, чтобы заработать тот грош, которого тебе не хватает для пропитания семьи. Разве не устал ты терпеть все это? Теперь у завода много срочных заказов. Если мы будем держаться дружно, хозяева быстро уступят. Мы добьемся повышения расценок, лучшей оплаты сверхурочной работы, пенсионной кассы для стариков и школы для наших детей. Ведь и ты живешь впроголодь. Ведь и ты состаришься прежде времени. Ведь и у тебя есть сын, которому нужна будет хорошая школа. Мы требуем только самого необходимого, и если на стороне хозяев, может быть, -- сила, то на нашей -- право. Мы победим.
– - Хорошо!
– - ответил рабочий.
– - Я иду с тобой.
И он выпустил пар из машины.
Когда жена узнала о забастовке, она встретила рабочего бранью и проклятиями. Ведь они должны были голодать, потому что у них, разумеется, не было никаких сбережений. Жена не могла работать на фабрике, так как была еще слишком слаба, а ребенок нуждался в постоянном уходе.
Такая крупная ссора случилась в первый раз за все время их совместной жизни. Обыкновенно рабочий охотно уступал жене во всех ее требованиях. Он был миролюбив и старался избегать ненужных волнений. Но теперь он остался тверд, несмотря на все нападки; в его ушах еще звенел голос агитатора, который только выразил в ясной и определенной форме то, что давно уже было известно рабочему:
– - Ты ничего не понимаешь в этих делах!
– - сказал рабочий своей жене.
– - Мы не можем терпеть больше. Так должно быть и так будет.
– - А чем же виноват твой ребенок? Неужели ты будешь спокойно смотреть на его гибель, когда у меня не станет молока? Тебе набили голову глупостями разные краснобаи, которым нечего терять. Но помни, что из этого не выйдет ничего хорошего.
– - Хозяева должны уступить. Все твердо уверены, что забастовка не протянется долго.
Однакоже, все устроилось не так скоро и просто, как рассчитывал агитатор. Хозяева передали часть самых спешных заказов на другой завод, который не присоединился к стачке, и могли ждать.
Горны остыли, станки покрывались пылью, паровой молот лежал тяжелой и неподвижной массой. Директор разъезжал по городу на своем новеньком автомобиле, как всегда, спокойный и веселый, а ссудные кассы переполнялись исхудавшими, голодными рабочими, которые тащили сюда свои последние жалкие пожитки.
– - Ну, когда же вы, наконец, будете праздновать победу?
– - спрашивала жена.
За время стачки она сильно изменилась к худшему, и рабочий часто замечал, как она смотрела на него с плохо скрытой ненавистью. Это огорчало его больше всяких лишений, -- а ребенок уже не наедался досыта и кричал целые ночи напролет.