Работа над ошибками
Шрифт:
Инициативу представить Старовойтова ко второй Звезде Героя труда выдвинул Тихон Яковлевич Киселев. А решать этот вопрос пришлось уже при Слюнькове, когда я уже был первым секретарем обкома. С Вадимом Поповым, который тогда заведовал сельхозотделом обкома, начали готовить материалы. Но как представить ко второй Звезде, когда в действительно передовом хозяйстве революцию (заслуживающую еще одного звания Героя) произвести в принципе трудно? Приросты были уже не очень высокими. Помучились мы долго, пока согласовали обоснования с соответствующими отделами ЦК КПСС. Летом он получил вторую Звезду, причем, по большому счету, получил заслуженно.
И вдруг читаю в «Известиях» статью «Не мешайте Старовойтову работать!» Оказывается, лично я мешаю Василию Константиновичу работать тем, что насаждаю систему земледелия с одногодичным использованием клеверов – то, что разработала Горецкая сельскохозяйственная академия.
Когда я уже ушел со всех должностей в Могилеве, и мы случайно встретились, Василий Константинович общался со мной искренне, по-дружески.
Уже будучи в Германии я узнал, что Старовойтов провел реформы в своем хозяйстве. Попросил знакомых, добыть копии уставных документов нового «Рассвета» и передать мне в Германию – интересно, что затеял ветеран. Изучил и попросил немецких специалистов дать свое заключение. Они дали самую высокую оценку начинаниям Старовойтова, признались, что кое в чем Василий Константинович пошел дальше, чем они могли предположить.
После назначения на пост министра первым делом я побывал в «Рассвете», а осенью 1994 года собрал у Старовойтова весь аграрный бомонд Могилевщины. До того ему устраивали информационную блокаду, о проводимых им реформах старались ничего не говорить публично. Василий Константинович подробно рассказал, как проводил реформы, и что это дает людям и хозяйству. Все пришли к единому выводу: разумно, это – путь в будущее.
Во время уборочной в августе 1997 года мне приказали быть на совещании в Брестской области в хозяйстве Владимира Леонтьевича Бедули. Туда прилетел и Лукашенко и начал разговор не с уборочной тематики, а – со Старовойтова. «Вот, подлец Старовойтов, все развалил, разворовал, а ты, – ткнул он в меня пальцем, – его еще защищаешь!» Я возразил: «Там есть, кого защищать и что защищать!» Президент обратился к Гаркуну: «Немедленно снять с работы и посадить!» (имелся в виду Старовойтов). Бедный Бедуля вился вокруг, пытаясь начать разговор по существу и по своим делам.
Бывают странные совпадения. Вечером вернулся из Бреста, а утром ко мне в кабинет зашел Старовойтов – приехал по совершенно невероятному в той ситуации вопросу: хотел, чтобы я пошел к Лукашенко поговорить насчет памятника. Как дважды Герою труда Василию Константиновичу был положен памятник при жизни, и соответствующее решение об этом было принято еще при советской власти. Бюст был изготовлен, стоял готовый к установке. Старовойтов хотел, чтобы я не только поговорил на эту тему с президентом, но и обсудил вопрос его личного участия в торжественном мероприятии. Как устанавливать его без Верховного? Я рассказал, что было в Бресте, и спросил, почему Лукашенко так резко выступил против него. Старовойтов припомнил, что на президентских выборах он резко отказался поддержать его кандидатуру, посоветовав сначала навести порядок в собственном хозяйстве. «Знаешь, – сказал я, – после вчерашнего разговора я теперь тему памятника поднимать не буду – подождем, подумаем». Во время моего отпуска в 1997 году, исполняя поручение Лукашенко и, видимо, его или чью-то установку, заместители министра Зиневич и Шаколо отправились в «Рассвет», написали справку, из которой следовало: у Старовойтова ничего нет, сплошной бардак. Дмитрий Руцкий, первый заместитель, исполнявший обязанности министра, когда ему принесли эту справку на подпись, выгнал обоих из кабинета.
О том, что Лукашенко заказал эти справки на Старовойтова я узнал вернувшись из отпуска. Ни Зиневич ни Шакола о своих «расследованиях» в «Рассвете» ничего не говорили. Видно было, что им стыдно, но и мне было стыдно за них…
Встретились с Василием Константиновичем мы в изоляторе КГБ поздно вечером 11 ноября 1997 года, когда нас вели с допросов. Вряд ли встреча была случайной. Я поздоровался со Старовойтовым, но ответом был его ненавидящий взгляд. Понял, что он считает меня виновником своих страданий. Как потом выяснилось, защитником у Василия Константиновича был адвокат Валерий Ерчак. Не имею права утверждать, что Ерчак – ментовский адвокат, но большие сомнения в том, что он защищал Старовойтова,
На очной ставке нам не дали выговориться. Как только речь зашла о том, как мы обсуждали цену на эти стулья, следователь закричал: «Прекратите давить на Старовойтова!»
Больше мы не встречались.
Надо сказать про те злосчастные стулья, которые стоили для меня 3 года и для него 2 года свободы. Как-то, будучи в «Рассвете», зашли вместе со Старовойтовым, главным бухгалтером, председателем рабочего комитета в Мышковичский ресторан. Обратил внимание на мебель в фойе ресторана – столы и стулья из сосновой доски. Работа была простая, но добротная. Я строил дачу и мне нужна была простая дачная мебель. Спросил у Старовойтова, чьего производства мебель. Ответил, что делали это в колхозных мастерских. Попросил изготовить для меня такую же мебель, включив в цену накладные расходы.
И знать не знал, что Старовойтов решил «улучшить качество», и вместо того, чтобы разместить мой заказ в мастерских «Рассвета», обратился на «Бобруйскдрев». И заплатил там тройную цену, о чем мне и словом не обмолвился. А я даже не успел распаковать эту мебель – конфисковали в упаковке.
Никакой обиды на старика я не таю. Когда человеку семьдесят пять лет, две Звезды Героя, он ждет, что со дня на день установят ему памятник, и вдруг падает с такой высоты, в ужас тюрьмы, от человека можно ждать чего угодно. Тем более, что ему обещают за это свободу. Он всю жизнь, не жалея себя, трудился на государство, а подонки, пришедшие к власти, так искорежили ему закат жизни. Когда человек попадает в тюрьму, трудно думать о том, как твои показания отражаются на судьбе других людей. За решеткой почти все думают о себе, своих близких. И, тем не менее, власти не смогли до конца сломать Старовойтова. Поэтому и не решились везти меня к нему на суд, где я должен был выступать в качестве свидетеля, – хотя и готовили к этому. Не решились привезти и Старовойтова на суд ко мне, хотя по закону обязаны были это сделать. Конечно же, боялись, что не выдержит, запутается, скажет правду. Когда по окончании одного из судебных заседаний в Кировске ему надевали наручники, чтобы отправить в тюрьму, старик закричал в отчаянии: «Я ведь сказал все, что вы хотели!»
Мы со Старовойтовым были не просто коллегами-аграрниками, мы были идейными единомышленниками. Время от времени сталкивались лбами как два козла, но мы оба были противниками породившей лукашенковщину колхозно-совхозной системы, сторонниками той экономической свободы, которая подрывает диктатуру. И обвиняли нас в разрушении колхозной системы. Старовойтов провел все реформы у себя в колхозе еще до прихода Лукашенко и до назначения Леонова на пост министра. И я, вступив в должность, развернул мощную пропаганду старовойтовского опыта, того, что он выстрадал всей своей жизнью. Экономических аргументов против этого у власти не было. Можно было сказать, что это плохо, но ведь следовало объяснить, почему и кому именно плохо… Дай Бог, доживем все – в том числе и нынешний президент – до той поры, когда Александру Григорьевичу придется доказывать свои убеждения без использования силового давления.
У меня менялись следователи. Сначала мое дело вел Клопов, уроженец Славгородского района. А потом в апреле 1998 года ко мне в Жодинское СИЗО приехал Иван Иванович Бранчель – сияющий, в белом костюме. Привез постановление об экспертизе, представился как мой новый следователь. Этаким сияющим, вальяжным был вплоть до весны 1999 года, когда белорусская оппозиция решила проводить виртуальные президентские выборы. Тогда, чувствовалось, стушевался даже сам Лукашенко. Неудивительно, что и Бранчель выглядел каким-то помятым, померкнул. Понятно, я не мог не говорить с ним «на вольные темы», вроде: придет время – отвечать будешь и ты. Припоминая, как ежовцы вычищали усердствовавших при Ягоде, бериевцы – ежовцев. Иногда, когда особенно допекал Бранчеля, он многозначительно поднимал указательный палец в небо: мол, понимаете сами, кто… Но сам тоже понимал, что он делает. Когда арестовали Чигиря, я находился в бранчелевском кабинете. Слух у меня хороший, не жалуюсь – и услышал, как ему по телефону (он, конечно, прикрывал трубку рукой) сообщили, что Чигиря «закрыли», и его задача – «поковыряться» в каких-то томах уголовного дела, нет ли там чего-нибудь против Чигиря. И Иван Иванович сразу почувствовал себя свободно и раскованно… Я не выдержал и съязвил: ну, теперь-то уж вы что-нибудь обязательно найдете… Он постарался побыстрее закончить разговор и выдворить меня из прокуратуры.