Работа над ошибками
Шрифт:
У Владимира Гиляровича Гаркуна при одной мысли об этом капал пот с пальцев: «Ты что! Это же Шейман! Не смей скармливать шрот!» – «А ты понимаешь, чем это кончится? – спрашиваю я Гиляровича. – Тогда ты как вице-премьер запрети мне скармливать, возьми на себя такую ответственность! А я знаю, что шроты годны к употреблению в корм и должны быть скормлены скоту. И это не компетенция Совета Безопасности. Есть лаборатория, и я действую на основании ее заключения».
Когда шроты были полностью скормлены, мы подвели итоги борьбы с ведомством Шеймана, написали докладную записку, с которой я пошел к президенту и задал прямой вопрос: «Что за дебилы сидят в вашем Совете Безопасности?» Рассказал ему всю эту историю, как и что делалось, пояснив, что если бы мне на самом деле взбрело в голову покупать токсичные шроты, корабль не загрузили бы, не проверили образцы, капитан не позволил бы это сделать без международного сертификата.
Лукашенко меня выслушал без всякой враждебности, при мне надавил на кнопку селектора и вызвал Шеймана: «Какие там придурки у тебя вели это дело?»
Вот так закончилась эта дурацкая история. Президент после разговора сказал: «Я посмотрю, что на тебя там Шейман собрал». Я понял: Шейман собирает на меня компромат, и президент об этом знает. Что же, долг платежом красен. Я ведь Александру Лукашенко тоже насолил в жизни. Вспомните: хочет в председатели колхоза с сильным «патриотическим» порывом, а Леонов: стоп, сначала получи соответствующее образование. Три года угробил. Рвется в народные депутаты СССР – опять Леонов мешает, притащил и поддержал какого-то Кебича. На президентских выборах Леонов не помогает. Один, другой референдум – Леонов не то, что не помогает, а ведет себя нахально, ставит палки в колеса.
Просто так это не могло мне сойти с рук…
В первый раз я, как говорят, поднялся из окопа в 1988 году. Сейчас очень много чиновников понимает, в каком тупике находится страна, как мы отстали от ближайших соседей. Даже ближайшие соратники Лукашенко это понимают. Но подняться и честно сказать об этом очень непросто. Нужно иметь волю, пересилить страх и за себя самого, и за своих близких… Надо иметь мужество не меньшее, чем в те черные чернобыльские дни.
В тот день, 26 апреля, мы рано проснулись в Мстиславле, где находились в рабочей поездке с Николаем Дементеем, секретарем ЦК КПБ по аграрным вопросам. Началась посевная, мы долго ездили по полям, и к обеду приехали в Чериковский район. Только что прошел ливень. Было какое-то необычное слепящее солнце, и очень слезились глаза. Я, как обычно, позвонил в обком дежурному: никаких вопросов не было. Проводив до границы области Николая Ивановича, приехал домой. Вдруг раздается телефонный звонок. Звонит начальник Могилевского УКГБ генерал Константин Семенович Кононович: «Надо бы встретиться, Василий Севастьянович…» – «Хорошо, – говорю, – сейчас умоюсь с дороги, спущусь и погуляем на свежем воздухе». Прогуливаемся по скверику (жили буквально рядышком), и он мне рассказывает, что весь день на заводе «Химволокно» измерительные приборы буквально зашкаливало так, что была даже опасность утратить контроль над технологическим процессом. Кононович высказал предположение: возможно пилоты из близлежащих частей не досмотрели, какое-то радиоактивное вещество могло просыпаться. Самолеты стояли в Быхове и Бобруйске, и у них были эти ядерные «игрушки». Кононович связывался с «особыми отделами» частей: «Что там у вас случилось?!» Там ничего не знают: «У нас все в порядке». К вечеру Кононовичу позвонил коллега из Гомеля и по секрету сообщил, что в Чернобыле произошла авария. Никакой официальной информации не было. Я на всякий случай, уже после разговора с Кононовичем, позвонил домой Дементею: как, мол, доехали, Николай Иванович, не случилось ли чего-нибудь чрезвычайного? Нет, отвечает мне Дементей, все в порядке, доехал благополучно, новостей никаких нет. Все было спокойно. И лишь на следующий день информация об аварии была нам подтверждена официально.
Нас успокоили: да, реактор дышит, но особой опасности нет. На Могилевщину выпал радиоактивный йод, у которого период полураспада шесть дней, так что скоро все нормализуется. Если все скоро будет в порядке, можно нормально работать. Мы мобилизовали своих строителей и послали помогать в Гомельскую область.
Однако вскоре, основываясь на рассказах жителей Краснопольского и других районов и личных наблюдениях, понял, что дело обстоит вовсе не так, как нас в том пытаются убедить. Люди, особенно дети, часто жаловались на головную боль, на постоянную ломоту в костях. Странности происходили и с животными.
Я искал ответа всюду. Как депутату Верховного Совета довелось ездить по Союзу. Стремился побывать в научных центрах, где проводились ядерные исследования – в Новосибирск, и других городах изводил ученых дотошными вопросами по воздействию радиации на организм человека, но те преимущественно отмалчивались, уходили от ответов. Наконец, мы от имени обкома партии и облисполкома обратились с шифрограммой к председателю
Они обследовали детей, стариков – но в первую очередь детей – и подтвердили: да, вы правы, опасность на самом деле есть, мы будем докладывать Рыжкову. «А дадите ли вы нам для ознакомления справку с вашими выводами», – спросили мы с секретарем Краснопольского райкома партии. «Представим такую возможность», – сказали и, завершив работу, уехали в конце ноября, пообещав, что к новому году я буду иметь текст справки. Но через два месяца извинились и сообщили, что справка находится в сейфе у Николая Ивановича Рыжкова (в буквальном смысле слова «в сейфе» или же в переносном, утверждать не берусь, но смысл был именно такой: справка у Рыжкова).
Мои попытки добиться правды на республиканском уровне разбивались о стену равнодушия: «Ты же не специалист, ты ничего не понимаешь! Вот есть в Москве институт радиобиологии – там специалисты». Поначалу я слушал молча, соглашаясь, что как инженер я, быть может, действительно не столь компетентен, как наши ученые. Но боль в детских глазах в Краснополье, Славгороде меня доконала.
Позвонил и попросился на прием заведующий облздравотделом Василий Казаков.
Казаков пришел ко мне в кабинет с газетой «Правда», где напечатана статья Михаила Горбачева, из которой следовало, что все последствия Чернобыля – это выдумки, и мы победим их очень быстро и легко. «Читали? – спросил он. – Так вот, имейте в виду, что все это ложь, Горбачев тоже лжет! Я как врач утверждаю, что все это очень долго будет иметь для нашего народа тяжелейшие последствия. И я пришел к Вам как к земляку предупредить, чтобы Вы этому не верили и не вляпались в неприятную историю». Реальных данных по своему ведомству Казаков от меня не скрывал, и мы легко поняли, что нас элементарно обманывают. Обманывает Москва, а Минск делает вид, что ничего не понимает в происходящем.
Вопросы накапливались, ответов не было. Действовал республиканский штаб «по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС», выделялись средства на переселение людей из населенных пунктов из сильно зараженной местности, на обустройство тех деревень, уровень радиации в которых был ниже сорока кюри. Выделялись средства на мелиорацию земель, на социально-бытовые нужды. По всем статьям деньги на ликвидацию последствий аварии шли немалые. Уже летом 1988 года мы с председателем облисполкома Александром Трофимовичем Кичкайло посчитали, что даже экономически выгоднее жителей из зоны загрязнения свыше 15 кюри переселить на новые земли, чем продолжать «улучшать условия», платить «гробовые», держать людей на сильнозараженных землях, подвергая риску их здоровье.
Аргументированных возражений против такого подхода ни у кого в республике не было. Но и никто не соглашался пересмотреть в соответствии с нашими предложениями «концепцию безопасного проживания».
В ноябре 1988 года собираем совместное заседание бюро обкома партии и исполкома областного совета депутатов с участием руководителей хозяйств и партийных организаций, председателей райкомов и райисполкомов всех районов. На расширенном заседании принимаем жесткое решение: считать навязанную нам концепцию ошибочной. Предлагаем отселить всю зону с загрязнением от 15 Кюри и выше. И последний пункт резолюции: если мы не правы, пусть Центральный Комитет Компартии Белоруссии, правительство БССР отменят наше решение, как ошибочное.
Из Минска присутствовала целая команда – Николай Дементей, Владимир Евтух, Юрий Хусаинов. Мое выступление было жестким и эмоциональным: нам врут, нас обманывают. Концепцию следует отменить. Это повергло всех в шок, все это было похоже на бунт на корабле, вызов центру, попрание субординации, грубейшее нарушение партийной дисциплины. Следовало ждать последствий: либо с нами посчитаются, либо – жесточайшие оргвыводы.
Из ЦК КПСС и союзного Совета Министров так никто и не позвонил. Было много журналистов, в том числе телевизионщики, и эту мою речь засняли на пленку. Возможно, где-то коробка с пленкой до сих пор пылится в архиве (если ее не отобрал секретарь ЦК КПБ Валерий Печенников, бывший тогда главным идеологическим цербером республики).