Работа над ошибками

Леонов Василий Севостьянович

На внеочередной сессии Верховного Совета в августе 1991 года, собранной после провала ГКЧП, я отсутствовал – был в Германии. Ух, как потом ругали: что же ты, такой-рассякой не приехал, мы бы тебя вместо Дементея выдвинули. Да не выдвинули бы! Причем те, кто знал меня хорошо. Почему – объясню на судьбе другого человека.

Есть такой Петров Александр Александрович. Неожиданно для всех он был назначен заместителем председателя Совета Министров БССР. И буквально через несколько месяцев нового зама возненавидел весь аппарат правительства. Почему? Он заставлял работать: создал в курируемых подразделениях и министерствах такую систему, что лодырю выкрутиться было просто нельзя. Нужно было либо расписаться, что ты – ничтожество и гультай, либо продемонстрировать конкретные результаты своей повседневной работы. И аппарат его «съел»: если ты слишком резок, последователен в требованиях к себе и другим –

ты нам не нужен.

И у меня не было желания работать во власти, никакая должность не прельщала…

С уходом Дементея борьба за власть обострилась. Хотя Кебич и снял свою кандидатуру на выборах председателя Верховного Совета, но было невооруженным глазом видно, что у них с Шушкевичем противостояние.

Я с уважением отношусь к Станиславу Станиславовичу Шушкевичу – профессор, член-корреспондент Академии Наук, лауреат Государственной премии. В науке он прошел весь путь, – тупенька за ступенькой. А в политике: взлетел резко, в один миг, и голова закружилась, потерял опору. Не мной и не сегодня замечено, что резкие карьерные взлеты ни к чему хорошему не приводят – страдает и дело, и сам человек надламливается, теряет земную и нравственную опору. Вот и сейчас мы, белорусы, пожинаем плоды головокружительного взлета нынешнего лидера государства…

Шушкевич не понял до конца своей роли. Он занимал должность главы государства, и как глава государства отвечал за все и за всех. Он говорил дискриминирующие и государство, и его лично глупости, вроде ответа женщине, которая не знала, чем кормить пятеро детей: «Ты нарожала, ты и думай». Он не сумел опереться на партократов, которые его избрали спикером и предлагали ему помощь: мы заставили Дементея предложить его кандидатуру, хотя тот очень не хотел этого делать и упирался. А мы говорили ему: «Должен был быть баланс сил. Сейчас демократия – и во главе государства должен быть демократ». На переговоры с Шушкевичем пошел Альфонс Ильич Тишкевич, который тогда был председателем Минского облисполкома, он убедил Шушкевича не снимать свою кандидатуру.

И это было закономерно. Не буду преувеличивать, но когда пошла волна национального возрождения, уже очень большой процент нас, партократов, понимали, что дальше так жить нельзя – надо многое менять. Не всегда и не во всем мы были полными единомышленниками и союзниками демократов, но и не душили их, если не считать Ефрема Соколова, сдуру согнавшего водометы на празднование «Дзядоу» в 1989 году. И одна из главных ошибок Шушкевича состояла как раз в том, что он не захотел опереться именно на этих людей, на тех, у кого был управленческий опыт и кто понимал необходимость перемен. Многие из старого состава партии готовы были идти за ним и служить делу. Но Шушкевич этого не пожелал. С другой стороны, по понятным причинам, не пожелал он примкнуть и к правому крылу. И, в силу своей административной неопытности, оказался ни с чем. Вроде бы ни на кого не опирался, вроде бы ни за что не отвечал. И не мог не проиграть.

Демократам в Верховном Совете вообще не повезло на лидеров. После каждого выступления Зенона Позняка все убеждались, что демократию нам хотят навязать необольшевистскими методами. Цель была новой, а методы прежними. У Позняка точь в точь, как теперь у Лукашенко, было желание сеять постоянный страх, нервозность, делать обстановку напряженной и истеричной. В результате какая-то часть (25–28 человек) была вокруг него сплочена, а зал Позняка поддержать не мог, не хотел. Из страха трудно поддерживать. Не идеи отпугивали, а методы, антикоммунистическая истерия отпугивала. Требовать объявить партию вне закона, когда наиболее активная часть общества была в партии, – это безумство для политика, решившего завоевывать власть. Я не раз говорил активистам Белорусского Народного Фронта: «Смените вождя! Вы из-за него проигрываете!»

Экстремизм Позняка и K°, думается, был одной из главных причин, что в судьбоносное время у нас, в отличие от других союзных республик, разлом произошел не по линии «за» – «против» Беларуси, а по замшелой классово-ортодоксальной догме «демократ» – «партократ». И это в полной мере использовал выступающий то с правого, то с левого фланга радикал и популист Лукашенко. О том, что он поставил своей целью выставиться в президенты, было ясно всем. Делалось это на примитивной основе – и это тоже было ясно. После очередного его выступления с криком: не дадим эксплуатировать наших трудящихся в свободной экономической зоне в Бресте! – я подошел к нему и задал вопрос: «Вы рветесь к власти. Станете президентом – и что же будете делать? Вы же в экономике ничего не соображаете! Вы отдаете себе отчет, что у вас ни хрена не получится? Тут же нужно будет заниматься сложными, конкретными вопросами, а не просто лозунги бросать!»

Он мне ответил дословно: «Я позову профессионалов и дам возможность им работать». Это было за два года до его избрания президентом.

Все в зале, да не только в зале, понимали, что он занимается популизмом, пытается еще и еще раз себя показать всей республике – заседания тогда транслировались в прямом теле и радиоэфире. Честно говоря, это было одной из причин, почему мне было противно выходить лишний раз к микрофону после выступлений Лукашенко и других наших популистов.

Правда, главные открытия, связанные с Александром Григорьевичем, я сделал для себя, когда он стал, наконец, президентом. Его выступления в зале Верховного Совета я понял не сразу. Туда постоянно сзывали всех членов правительства: Леонид Синицын со своей командой выстраивал, рассаживал всех по ранжиру. В Овальном зале разыгрывались настоящие спектакли. С одной стороны, депутаты чувствовали себя вправе подразнить президента, что-то ему бросить в лицо, с другой – сам глава государства по поводу и без повода поднимал визг, будто его бьют. Часто мне становилось неудобно. Однажды сказал Синицыну: «Что вы делаете? Не превращайте президента в посмешище! Чего он сюда ходит; если его дразнят, чего заводится?» И вдруг я узнал в собственном доме, что, оказывается, президенту мешают работать депутаты. Жена спросила у меня, видел ли я, как депутаты издеваются над президентом? Речь шла о заседании, где я присутствовал, а жена смотрела телерепортаж. После этого я начал присматриваться, что показывают по телевизору. Одно дело в зале слушать, другое – дома по телевизору. Действительно, из телекартинки следовало, что он, бедный, бьется из всех сил, сражается, а ему мешают депутаты.

С Григорием Киселем я на эту тему не говорил – бессмысленно. Я знал его по Могилеву, как человека блеклого, несамостоятельного, а эти телекартинки свидетельствовали о том, что это человек еще и не вполне порядочный, врун. Общаться с такими людьми просто неприятно – они служат не делу, а хозяину.

Тем более, я почти был убежден: не серенький Кисель, а сам Лукашенко – главный сценарист и режиссер телешоу. И когда в 1995, а затем в 1996 году начали громить Верховный Совет как государственный институт, как самостоятельную ветвь власти, в общественном мнении все уже было сформировано…

Правда, и сам Верховный Совет по собственной же вине оказался безголосым. Когда Лукашенко своим указом снял с должности главного редактора парламентской «Народной Газеты» Иосифа Середича, Мечислав Гриб, тогдашний Председатель Верховного Совета, просто смолчал. Потом, когда ему на смену пришла связка Шарецкий – Новиков, я пытался убедить их: рассмотрите вопрос по редактору газеты, а то Лукашенко навяжет вам своего. То ли смелости не хватило, то ли желания не было, в результате Верховный Совет фактически лишился своей газеты.

Именно руководство Верховного Совета 13-го созыва стало виновником всего происшедшего в 1996 году. Оно не хотело сражаться, оно надеялось, что назревший государственный переворот как-нибудь рассосется сам по себе. Им нужно было бороться за каждый голос, а они думали, что удастся ограничиться статьями в газетах и бесконечными взываниями к совести человека, вознамерившегося заполучить неограниченную власть.

Мне были довольно хорошо известны действия, планы и переживания Семена Георгиевича Шарецкого. Он ничего не скрывал, иногда приезжал ко мне домой для совета и просто «излить душу». Задолго до разгона Верховного Совета я с тревогой наблюдал, как интеллигент, профессор Шарецкий пытается уговаривать, увещевает Лукашенко. Почти как крыловский повар. Для людей типа Лукашенко, взявших на вооружение беспардонную ложь, плутовство, коварство, наглость, не существует таких понятий, как совесть, порядочность, нравственный императив. Исторический опыт свидетельствует, что в схватке цивилизаций, как правило, побеждает более варварская. Правда, и конец ее ждет печальный. Но надежда на то, что молодой белорусский президент, историк по образованию, осознает бесперспективность избранного им пути на установление диктатуры, таяла с каждым днем. Уничтожение демократии в собственной стране было для Лукашенко лишь промежуточным этапом в борьбе за Московский Кремль, в которую Александр Григорьевич ввязался со всем своим природным азартом. Кремль же в лице Бориса Ельцина и его политического окружения всячески подыгрывал белорусскому президенту, сознательно закрывал глаза на то, что, эксплуатируя лозунги о «братской дружбе», белорусский режим «делает деньги» на дружеской границе. В Кремле делали вид, что не замечают хулиганские поступки Лукашенко, его оскорбительные публичные высказывания в адрес российских политиков. Чтобы «сохранить лицо», россияне придумали оправдание: мол, да, конечно, сукин сын, но – наш сукин сын…