Работорговец (Русские рабыни - 1)
Шрифт:
Мокрая от крови ладонь сразу и не попала в карман брезентухи, а когда все же нырнула в его спасительное тепло, к пистолету, Пеклушин уже успел найти свой отлетевший после столкновения "ствол". В его расширившихся близоруких глазах, с которых только чудом не слетели от столкновения очки, смутно отпечатывалось страшное черное пятно, и, хоть до него было ближе, чем до Прислонова тогда, в кабинете, он выстрелил совсем не веря, что попадет.
– - Ты арестован! К стене!
– - крикнул под взвизг пули возле уха Мезенцев, и Пеклушин с животным ужасом подумал,
И он бросился по штреку, забыв даже о том, что в руке пистолет.
Мезенцев распрямился и зло, в запале, послал пулю ему вслед и тоже не попал. Здесь, в подземелье, не только звуки, но и все было другим. И полет пули, наверное, тоже.
Уже секунд через двадцать он вбежал, совсем не жалея онемевшую ногу, вслед за Пеклушиным в огромный черный зал с покатым, укрытым металлическими листами полом и сразу вспомнил: это -- лава. Штрек, точнее, оба штрека упирались в лаву, в то место, где и выгрызали из тощих местных пластов драгоценный уголь. И пласт этот лежал наклонно, и шахта из-за этого называлась "наклонной", и листы, по которым он скользил и падал вслед за Пеклушиным, тоже были настланы наклонно.
– - Дз-зыу!
– - высекла рядом уже красную искру пуля, и Мезенцев, пораженный, скорее, цветом искры, чем выстрелом, вдруг понял, что ее свинцовое тело чиркнуло по ржавому металлическому комбайну, навеки брошенному в истощенной лаве.
Он прыгнул за него, как за укрепление, и с удовольствием уловил, что именно по его массивному телу шмякнулась очередная пуля. Выпростав из-за комбайна одну лишь руку, Мезенцев выстрелил наугад и тут же послал в досыл фразу:
– - Пеклушин, не дури! Все ходы перекрыты! Наверху тебя ждет милицейский патруль!
– - Вре-о-о-ошь!
– - взвыл долгой, волчьей "о" Пеклушин и вбил в противный, мерзкий, человеческим голосом орущий полумрак три пули.
"Сколько ж у него осталось?
– - холодно подумал Мезенцев под горячую, лихорадочную одышку.
– - Три? Четыре?.. А вдруг есть еще обойма?"
– - Твое сопротивление работает против тебя! Я требую сдаться, и тогда суд пощадит тебя!
– - Это ты скоро будешь на суде!
– - крикнул с надрывом Пеклушин.
– - На стр-р-рашном суде, падла ментовская!
"Точно -- обойма", -- оценил его уверенную ярость Мезенцев.
Сверху, отщелкнув от кровли, упал на металлические листы корж сланца. И только после этого, а, может, еще и оттого, что нахлынула после их дурной, никчемной перестрелки тишина в лаву, Мезенцев различил легкие потрескивания. Похоже, что стонали стойки, которых тоже было здесь, в лаве, скорее всего, меньше нормы, и они теперь с натугой отрабатывали за своих украденных собратьев двойную, а то и тройную норму. А, может, стонала и сама кровля от собственной тяжести и странной пустоты под собой.
И еще было очень душно. До тошнотворности душно. Только теперь, слизнув с верхней губы едко-соленый пот, Мезенцев вспомнил слова круглощекой стволовой о том, что в шахте не работала вентиляция. Наверное, именно в таких жарких, по-тропическому жарких
– - Мент, а, мент!
– - вплелся в похрустывание кровли пободревший голос Пеклушина.
– - Ты не будешь против, если я к тебе на похороны приду?! Я с цветами приду, как положено!
Спрятав каску на груди, Мезенцев осторожно высунулся и увидел брошенный у стены еще один угольный комбайн. Скорее всего, Пеклушин скрывался за ним. Что он сейчас делал? Что маскировал своими наглыми словечками? Неужто обойму менял? Или набивал старую патронами?
– - Ты дурак, Пеклушин!
– - крикнул он ему в ответ.
– - Ты уже проиграл!
– - Я никогда не проигрываю!
– - ответило мутное желтое пятно, разливающее полумрак из-за мертвого комбайна.
– - Тебя все равно посадят! За убийство!
– - настаивал Мезенцев, а сам, приоткрыв полу брезентухи и достав каску с лампочкой, пытался так, как показала стволовая наверху, повернуть переключатель на "коногонке", чтобы сделать свет дальним и все-таки разглядеть, что же там, в глубине лавы, куда спускались металлические листы.
– - У меня все со старых времен схвачено, мент! Ты зря волнуешься! Перестройку придумали для вас, дурачков! А мы все как были, так у власти и остались! Только еще богаче стали! Усек?! Так что скорее посадят тебя... за превышение власти! Понял?!
Луч нащупал еще одну брошенную машину. Кажется, она называлась врубовой. Только шестерни с зубьями, которые когда-то как раз и рубили уголек, на ней не было.
– - А зачем ты посадил Конышеву?
– - уже тише спросил Мезенцев.
– Она-то тебе в чем мешала?
– - А ради хохмы!
– - все с той же несбавляемой громкостью, как заевший приемник, отвечал Пеклушин.
– - Мне ее рожа не понравилась! Сиксотская у нее морда! И взгляды старорежимные!
Под каждый новый вскрик он вгонял патрон за патроном в обойму и, судя по усиливающемуся сопротивлению пружины, скоро должен был восстановить весь боекомплект.
– - За задницу свою дрожал?
– - с вызовом спросил Пеклушина.
– - Страшно стало, что как сутенера застукают?
– - Запомни, мент: я -- не сутенер! Я -- торговец! Если хочешь... работорговец!
– - вспомнил он тему так еще и не начатой книги и ощутил приятную теплоту под сердцем.
– - Кончилась твоя торговля!
– - И не надейся! Она только начинается!
Вдоль стенки под пеклушинские вскрики Мезенцев отползал все ниже и ниже по плитам к врубовой машине, к откаточному штреку, отползал в почти кромешной тьме, ориентируясь лишь по колкой сланцевой стене, а сверху, провожая его, осыпалась и била камешками по металлу кровля.
– - Кончилась-кончилась, -- уже чуть громче произнес Мезенцев, чтобы скрыть пройденное расстояние.
– - Ты заблуждаешься, мент!
– - Пеклушин облегченно вздохнул -- обойма была полна и звала к бою.
– - У меня вечная профессия! Не будет меня, найдутся другие! Моя профессия зиждется на основном инстинкте, а все мы, дружище, звери! Нам всем хочется размножаться! Усек?!