Работорговец (Русские рабыни - 1)

Христофоров Игорь

– - Я зразу побиг, как следственная брыгада прыехала, к спуску. Здали увидел, шо колеса на копре крутяться...

– - А как та женщина, стволовая?
– - о ней первой вспомнил Мезенцев и болезненно сморщился. Вот если бы врач не сказал, что у него сотрясение мозга, может, и не замечал бы он своей головы, а как сказал, так и вошла в нее мутнинка и сидела в ней бесконечной корабельной качкой, которую он как-то испытал на десантном "борту" перед выброской на берег.

– - А шо стволовая?!
– - удивился в свою очередь Шкворец.
– Шахтерки -- бабы живучие. Перевьязали голову --

и ушла сама домой...

– - А Пеклушин?
– - назвал фамилию и горько стало во рту. Как отравился он ею.

– - Там -- Пеклушин, -- показал на беленый потолок палаты Шкворец.
– На том свете, -- и вдруг смутился.
– - Точнее, там, -- и показал теперь уже на окрашенный буро-красной масляной краской, словно кровью пропитанный, пол.
– - Пид завалом... Ты ж с краю лежал. Прямисинько под аркой. Она тебя и спасла. Токо глуда по башке, прямо по каске и ноги тово... завалены, -покосился на гипсовые колодки Мезенцева.
– - Так ты ж в штреке был, а лаву, почитай, усю завалило. Горноспасатели усю ночь ковырялись, а ничого нэ знайшлы. Та, если честно, они с краю порылись -- и все. Хто там будет того Пеклушина искать! Шахта ж заброшенная. Пласта нету. Кому та лава нужна! А там копаешь-копаешь, а она знову рушиться и рушиться...

– - Значит, засыпало его, -- тоже вверх, в потолок, сказал Мезенцев, словно пытался сквозь плиты разглядеть мечущуюся над грешной землей грешную душу Пеклушина.
– - Сам себя он... Сам себя...

– - Як это?
– - не понял Шкворец.

– - Гранатой... Скорее всего, Ф-1. Это он ее кинул. Из-за комбайна, в меня... Точнее, туда, где меня уже не было... А свод коржило. Оттуда ж, видно, крепи много выняли...

– - Когда коржит -- это жуть как страшно!
– - поерзал на стуле Шкворец.
– - Я ж до милиции пару месяцев у забои робыл. А свод хлипкий був. Усе время коржило. Хрустит и хрустит, як кости у покойничков, шо по забою прызраками гуляють. Запросто со страху можна инхваркт получить. У чистом виде...
– - и неожиданно улыбнулся.
– - А ты теперь точно як шахтер выглядишь.

– - Почему?
– - удивился Мезенцев.

– - А брови з ресницами напару -- черные. Як накрасили.

– - И что теперь?

– - Та ничого особого! Энтот уголь з ресниц, знаешь, шо лучче всего вымывает?
– - и заторопился, не посмотрев даже, задал ли вопрос Мезенцев.
– Кожа на плече. Как будешь мыться -- потри глаз о плечо. Лучче всякого мыла прочистит...

– - А что телохранитель?
– - совсем о другом подумал Мезенцев.

– - Не-е, не сбег, -- удовлетворенно пробасил Шкворец.
– - Ждал нас як миленький. Теперь и не знаю, пришьют ему убывство того, у коричневой куртке, или спишут на самооборону?.. И потом за ношение оружия безо всякого разрешения его уполне можна сажать у тюрьму...

– - Матери пока не говори, -- попросил Мезенцев.

– - Оно и понятно! Я к вам на поселок сьогодни подъеду, скажу, шо ты у командировку уехав. Ага?

– - Хорошо, -- согласился Мезенцев.

– - А я вообшшэ-то не один, -- как-то загадочно произнес Шкворец.

– - В смысле?

– - С дивчынкой я тут одной. Ты ее тово... ну, знаешь... Сдаваться она пришла... к тебе, -- еле выговорил и обернулся к двери.

– -

Конышева?
– - рывком привстал Мезенцев.

– - Да лежи ты! Не рыпайся! А то дохтур нагоняй даст.

– - Позови ее, -- попросил Мезенцев.

– - Зараз. Токо это, Володя, -- снова оглянулся Шкворец, -- не говори Хребтовскому, шо она ко мне первому пришла. Ладно?

– - Хорошо, -- кивнул мутной головой Мезенцев и ему стало жалко такого большого, такого внешне сильного Шкворца.

– - Тогда я побиг! Выздоравлювай!

Прогрохотали его слоновьи шаги, словно где-то совсем рядом отработала норму машина, забивающая сваи. Разрывом гранаты хлопнула дверь. Несколько секунд пожила тишина, и тут же на смену ей робко и жалостно пропела та же дверь.

Мезенцев резко повернул голову, и она закружилась. А может, и не оттого, что резко повернул, а оттого, что снова увидел ее.

Конышева, как вошла, так и стояла у двери в белом, длинном для нее халатике и смотрела на Мезенцева так, словно это она заставила его лезть в шахту и попасть под завал.

– - Прох... ходи, -- не сразу подчинились губы Мезенцеву.
– Присаживайся.

Она подчинилась. Сдвинула коленки, собрала на них полы халатика и все-таки выдавила:

– - Здравствуйте... Я пришла... сдаваться...

– - Сама?
– - вспомнил Мезенцев ее разноглазую напарницу.

– - Сама, -- еще тише произнесла она и вдруг резко, вспышкой, вспомнила первые секунды ее встречи с Ольгой в растревоженной новостью об убийстве спальной комнате. "Новенькую убили?" -- так или примерно так спросила тогда эта странная девчонка, но только теперь Ирина поняла, что не могла незнакомка и тем более незнакомка из другого отряда знать такую подробность, если даже в ее отряде, где все и произошло, толком ничего не знали. Так вот где Ольга оставила "ключик"! А она так долго его не видела и боялась любого проходящего мимо нее человека в колонии.

Только в эту минуту Ирина поверила в признание Ольги. Но почему-то от этого ей стало еще жальче свою погибшую подругу.

– - А где вторая бежавшая?
– - не зная этих ее мыслей, раздраженно спросил Мезенцев.

– - Олю уб... били, -- не сдержала Ирина слезу, которая рывком, словно по щеке провели лезвием, скатилась к подбородку.

– - Кто?!
– - подбросила новость Мезенцева. Подбросила до плотной, густой мути в голове и резкой, напомнившей о ногах боли под колодками гипса.

– - Он же, -- сморгнула она следующую слезу и с трудом, нехотя все-таки назвала фамилию: -- Пеклушин.

– - Но как же?..

– - Она пошла его за меня просить. Чтоб... чтоб помог пересмотреть дело и чтоб я назад... в колонию не шла... А он...

Мезенцев сжал ее холодную ладонь своими зарисованными йодом ладонями м вдруг остро почувствовал, что никакой он не герой, никакой не супермен, каким он ощущал сам себя в той страшной погоне под землей. Сидящая рядом с ним девчонка казалась сильнее его во сто крат, потому что перенесла гораздо больше его и все еще сохранила веру в хорошее, веру в добро. У него же ее почти не осталось, и теперь через ладони какими-то невидимыми потоками эта вера текла и текла в его сердце, и он все-таки сказал: