Работы Фрейда по технике психоанализа.
Шрифт:
Нам необходимо углубить понятие агрессивности, обычно используемое слишком грубо. Принято считать, что агрессивность — это агрессия. Ничего подобного. Лишь в пределе, виртуально, агрессивность разрешается в агрессию. Однако агрессия не имеет ничего общего с витальной реальностью, это экзистенциальный акт, связанный с воображаемым отношением. Вот ключ к переосмыслению проблем, и не только наших, в совершенно ином регистре.
Я попросил вас задать мне вопрос. И вы прекрасно сделали, что задали его. Удовлетворены ли вы моим ответом? Мне кажется, что в прошлый раз мы продвинулись немного дальше.
У человеческого субъекта
Я говорил вам о Fort и Da. Это пример того, каким образом ребенок непринужденно вступает в эту игру. Он начинает играть с объектом, а точнее, единственно с фактом его присутствия и отсутствия. Таким образом, это уже преобразованный объект, объект символической функции, объект обезжизненный и являющийся уже знаком. Когда объект находится рядом, ребенок гонит его прочь, а когда его здесь нет, он зовет его. Посредством таких первых игр объект как бы непринужденно переходит в плоскость языка. Проступает символ, который становится важнее объекта.
Я уже столько раз все это повторял, что если вы до сих пор не намотали себе это на ус…
Для человека слово или понятие являются не чем иным как словом в его материальности. Это даже вещь. Это не просто тень, дуновение, виртуальная иллюзия вещи, это сама вещь.
Поразмышляйте чуточку в реальном. Лишь потому что слово "слон" существует в человеческом языке и слон, таким образом, входит в человеческие расчеты, люди смогли принимать в отношении слонов, даже не притронувшись к ним, решения гораздо более серьезные для этих пахидермов, нежели все то, что может произойти в их собственной истории — переправа через реку или естественное истощение леса. Благодаря одному только слову "слон" и способу его использования человеком в жизни слонов случаются вещи, благоприятные или нет, счастливые или злополучные — во всяком случае, катастрофические — даже до того, как на слонов поднимутся лук или ружье.
Впрочем, это ясно, им нет нужды быть здесь — мне достаточно упомянуть о них, чтобы благодаря слову "слон" они здесь присутствовали и были гораздо реальнее конкретных существующих где-то особей.
Ипполит: — Это из гегелевской логики.
Лакан: — Что ж, она уязвима?
Ипполит: — Нет, она неуязвима. Только что Маннами сказал, что это относится к политике.
О. Маннони: — Это грань, через которую подключается человеческая политика. В широком смысле. Если люди действуют не как животные, то именно потому, что они обмениваются своим знанием посредством языка. Следовательно, это относится к политике. Политика в отношении слонов возможна благодаря слову.
Г-н Ипполит: — Ноне только. Достается и самому слону. Это как раз и есть гегелевская логика.
Лакан: — Все это предваряет политику. Я хотел простонапросто наглядно показать вам значимость имени.
Пока
Я обобщу сказанное. За проекцией образа неизменно следует проекция желания. Соответственно, существует ре-интроекция образа и реинтроекция желания. Игра взаимоопрокидывания, игра в зеркале. Безусловно, такое соединение совершается не единожды. Оно повторяется. И в течение данного цикла ребенок реинтегрирует, усваивает вновь свои желания.
Теперь я хочу остановиться на том способе, каким план символического подключается к плану воображаемого. В самом деле, как вы видите, желания ребенка проходят сперва через зримого другого. Именно здесь они бывают одобрены или же получают осуждение, принимаются или отвергаются. Вот посредством чего ребенок привыкает к символическому порядку и получает доступ к его основанию — закону.
На этот счет также имеются экспериментальные свидетельства. Сьюзан Исаак отмечает в одном из своих текстов — да и в школе Келера обращают на это внимание, — что в очень раннем, еще младенческом возрасте, между восемью и двенадцатью месяцами ребенок реагирует совершенно по-разному на случайное столкновение, падение, механическую резкость, связанную с неловкостью, и с другой стороны, на оплеуху, полученную в наказание. Мы можем видеть тут две совершенно различные реакции маленького ребенка даже до внешнего проявления языковой деятельности. А значит, ребенок уже имеет первое представление о символизме языка — о символизме языка и о его функции пакта.
А теперь мы постараемся разобраться с тем, какова в анализе функция речи.
Речь представляет собой своего рода мельничное колесо, при помощи которого человеческое желание беспрестанно опосредуется, возвращаясь в систему языка.
Я выделяю регистр символического порядка потому, что мы никогда не должны терять из виду соотнесенности с ним, тогдакак о нем чаще всего забывают и отворачиваются от него в анализе. Ведь о чем привыкли мы говорить? А говорим мы без конца и зачастую слишком туманно, с трудом выражая свои мысли, о воображаемых отношениях субъекта к построению его собственного Я. Мы беспрестанно ведем речь об опасностях, потрясениях, кризисах, которые субъект испытывает на уровне построения собственного Я. Вот почему я начал с объяснения вам отношения 0–0', воображаемого отношения к другому.
Первое проявление генитального объекта является не менее преждевременным, чем все, что можно наблюдать в развитии ребенка, и оно терпит крах. Однако либидо, относящееся к генитальному объекту, принадлежит другому уровню, нежели первичное либидо, объектом которого является собственный образ субъекта. Этот феномен имеет первостепенное значение.
Поскольку ребенок рождается на свет в состоянии, структурно характеризующемся повсеместной и полной преждевременностью, его либидинальное отношение к образу является первичным. С отзвуками того либидо, о котором идет здесь речь, вы знакомы, оно относится к порядку ЫеЬе, любви. Вот большой Х всей аналитической теории.