Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

Поппа Иоан

Сгруппированные по частям, батальонам и ротам, военные молча ждут в холодном свете утра. Военные части корпусов В и С и все батальоны с юга колонии собрались на огромном плато притоптанной земли, лицом к стройке.

Батальоны, дислоцированные в периметре «печальных» Карпат и входящие в состав 2-й Бригады, уже выстроились. Воинская часть 02386 подполковника Станку занимает центр фронта, а на правом крыле находится воинская часть поменьше, фактически ядро в/ч 02394, которая будет сформирована в будущем году. Командиры трудовых взводов выдвинуты на три шага перед фронтом. Впереди них командиры рот, а дальше, на девять шагов перед фронтом, находятся командиры трудовых батальонов. Униформа у всех одинаковая: та же поношенная

блуза цвета хаки, тот же старый плетеный веревочный или кожаный ремень с желтой латунной бляхой, на которой блестит герб со звездой и колосьями нашей Республики, те же брюки, те же стоптанные ботинки, та же каска строителя на голове. Ни у офицеров, ни у младших офицеров нет воинских знаков отличия. А если б они существовали, то от них не было бы никакого толку. Мао был прав, когда отменил воинские звания в китайской армии.

Лица людей кажутся серыми, каски на головах затемняют их лица еще больше, но, как ни странно, лица эти хранят спокойствие и смирение. Тысяча восемьсот военнослужащих стоят молча под небом, ожидая восхода солнца, так, как ждешь на фронте в траншее утреннюю атаку неприятеля: с покорностью перед тем, что тебе суждено.

Они стоят в строю небритые, усталые, с неподвижными лицами, как будто ожидая боевой приказ, который не поступает. Даже возбуждение политруков затихло. На фоне неба виднеется колосс Дома Республики, затерянный в чаще строительных лесов. Веет утренний ветерок. Трехцветный флаг от ветра развевается наверху, в небесной тверди. Он поднят на последней отметке стройки, поверх паутины лесов, водружен там, как знамя победы на стенах покоренной крепости и потом спешно покинутой. Все эти люди смотрят на него в неподвижной тишине, но в их лицах я не вижу ни энтузиазма, ни подъема.

Солдаты смотрят на незаконченную огромную цитадель из бетона и стали, которая возвышается перед ними на фоне неба. Взвешивают мысленным взором огромные каменные колонны, наполовину одетые в мраморные плиты, лестницы, которые восходят к облакам тысячами ступеней. Невозмутимо ждут, скованные законами железного подчинения. Ни какого-либо удивления не видно на их лицах, ни какой-либо искорки интереса. Как будто смотрят на что-то знакомое.

Тысяча восемьсот военных слушают новое решение руководства о входе на стройку и начале рабочего дня на один час раньше, чем прежде. Они равнодушны к словам командира. И гигантское сооружение, находящееся перед ними, их не впечатляет – так же, как, возможно, пирамида Хеопса и Сфинкс не впечатляли рабов, которые трудились над их возведением. При виде этих людей у меня такое ощущение, что не время проходит над ними, а они проходят над временем.

На лицах солдат я вижу то же спокойствие, которое привлекает мое внимание в каждом новом контингенте, который поступает сюда на работу каждые шесть месяцев. Потому что солдаты меняются, а мы, офицеры, остаемся. Эти мои солдаты тоже уедут в один прекрасный день, потом придут другие, а потом уедут и те. А я останусь. Контингенты за контингентами будут приходить и уходить, появляться на «Уранусе» и исчезать с «Урануса», только я буду оставаться один здесь и никуда не буду уходить, как одинокий бог на своем небе; и иногда партии военных, недавно прибывшие сюда, приближаются ко мне с улыбкой и говорят мне, что им рассказывали обо мне военнослужащие из других партий, которые уже побывали здесь, мое имя переходит от человека к человеку, и я чувствую, как меня таким образом касается крыло бессмертия. И мне кажется, что я останусь здесь на тысячи веков, что однажды Дом Республики достроят, солдаты разъедутся, а я буду замурован в его катакомбах, подобно древним строителям фараонов, чтобы охранять его в вечности и чтобы о его тайнах не узнал никто.

Солдаты ни о чем не спрашивают. Как будто они видели своими глазами все чудеса света и построили своими руками все города Земли!

Как будто бы они переходили из века в век одновременно

с шумом времен, пронизывая его кавалькады, мигрируя из эпохи в эпоху.

Как будто бы они построили Сфинкса и пирамиды в Гизе, Борободуре, дворец Хубилая, сады Семирамиды, Вавилон, Колосса Родосского, Мачу Пикчу, Город Поднебесной империи, термы Каракаллы, небоскребы, гидростанции и железные дороги всего мира! Кажется, что они познали все закрепощения в истории: рабство Рамзеса и Сети, Хаммурапи и Тимура, рабство Рима и Афин, Шаха Джахана и его красавицы-жены Арджуманд Бано Бегум. Что может значить еще одно закрепощение в масштабах вечности?..

Как будто они мостили своими руками все дороги, которые опоясывают Землю, как будто они воплотили в жизнь мечты о памятниках и цитаделях, проекты фортификационных сооружений и храмов, которые пережили своих гениальных архитекторов, таких, как Мимар Синан, Устад Иса, Инени, Калликрат и Хемиун. Они были пленниками всех династий, но между ними и династиями продолжает жить вековая вражда, которая разделяет властителей и угнетенных. «Потому что рабы, измученные трудом, ненавидя этих царей за их тиранию и несправедливость, хотели вырвать их трупы из могил и разорвать их на куски постыдным образом» (Диодор).

Вдалеке, перед фронтом, суетятся политруки, которые говорят что-то, но неразборчиво – по причине ветра, который раскачивает с неустанным скрипом жестяные щиты на краю плаца.

Но не важно, что говорят политруки. Их слова все время одни и те же. В их глазах можно прочесть силу свирепого божества и наглость трутня, который делает карьеру, заставляя других работать. Один из них кричит: «С сегодняшнего дня начинаем работу на час раньше! С этого момента все приступаем к работе!»

Откуда-то справа от паутины лесов, которые достают до неба, поднимается над горизонтом край солнечного диска. Тысяча восемьсот военных, которым в грудь ударила волна света, резко поднимают головы и кажется, что их лица купаются в огне.

Идеальный строй, как стена, встречает поток лучей, и утренний свет разбивается об эту стену на миллионы радуг, которые вспыхивают на латунных пряжках. Словно рука фараона-бога Аменхотепа вдруг схватила весь фронт из тысячи восьмисот и повернула его лицом к солнцу. И словно так и ждешь, что тысяча восемьсот человек возденут руки к небу и воскликнут: «О Ра!»

Командиры батальонов отдали приказ об уходе командирам рот, а те громко передают его нам, командирам взводов. Тысяча восемьсот человек двинулись маршем к стройке. Мы обходим немного левее и направляемся к дороге, ведущей к отметке, на которую нас распределили. Слышатся крики тех, кто отстал и потерял свой взвод, призывы старших унтер-офицеров, распоряжения капитанов. На середине пути меня догоняет сержант Бондря, который говорит мне:

– Товарищ лейтенант, товарищ командир роты приказал, чтобы вы шли с взводом каменщиков на отметку «12», в сектор лейтенанта Ленца Василе.

– А на мое место кто пойдет?

– Взвод товарища лейтенанта Вэкариу.

– Но это неправильно! – кричу я. – Мы работали два дня с моими каменщиками, чтобы приготовить леса и опалубку для штукатурных работ! Сегодня мы должны были наконец взяться за работу. Другие придут на все готовенькое? А мы что будем делать?

Взвод каменщиков-призывников заволновался, и несколько военнослужащих протестуют. Сержант Бондря кричит:

– Ух, у товарища лейтенанта Ленца то же самое! Мало того, он вчера даже принялся за штукатурку. Так что вы в авантаже. Вы берете половину нормы уже сделанную!

Солдаты, которые навострили уши, одобряют:

– Верно, товарищ лейтенант! Он прав! Пошли быстрее, пока эти не раздумали!

– Хорошо! Сделаю, как вы хотите! – кричу я, признавая, что они правы. – Пусть выйдут вперед те, кто знает дорогу к участку Ленца! Чтоб через три минуты я вас видел на площадке! Быстро! Пока не пришел другой приказ!