Рабы свободы
Шрифт:
Она удовлетворённо осознала, что цепочка событий увязывается в точности по разработанному ею плану, и спросила, по какому конкретно пункту он хотел бы получить совет.
Он сказал, что его беспокоит состояние организма Макса Отто Эмберга. Базовая матрица личности сына Николаса Эм-берга оставалась хозяйкой сознания, прикрывая спрятанную на самое дно подселенную индивидуальность Грига, и эта прикрывающая личность оказалась несколько сильнее, чем планировалось. Сынок далеко не прост на поверку. Трансформация с ним, Младшим, происходит. Однако.
Под воздействием перенесённых ударов судьбы –
Давать ему волю нельзя. Возьмёт власть и не отдаст обратно. Но и давить в зародыше тоже нельзя. Очень рискованно. Организм может не выдержать перегрузок, он и без того живёт на пределе, за троих сразу...
Она глубоко вздохнула. Переведя дух, воздала хвалу своей предусмотрительности. По этому пункту она МОЖЕТ дать совет, ещё и какой!
Она ещё раз вздохнула, тоскливо, и быстро выстучала ответ.
Обер-Фрау сообщила Муравьеду запасную вводную. Теперь он знал: при нём, входя в экипировку, в комплекте с за-мутнителем, ковом, компутом... изначально имеется КОЕ-ЧТО ЕЩЁ. Непосредственно из плоти Макса, нажав особым образом в области пупка, необходимо извлечь спрятанные в теле... э-э, пилюльки такие. Вроде тех, что Японец выделял из своей доли наследства, но гораздо более сильнодействующие.
Про всяк случай снабдила она Грига средством этим. Опасным очень. Возможны последствия. «Пилюльки» ведь эти не для тела предназначены. И даже не для разума. Они скорее для души...
Папа Николас – живой пример. Пустота вместо души – куда уж хуже... Тело у него теперь бессмертное – зато души как не бывало. Избранные стараются не вспоминать, что он когда-то ТОЖЕ был одним из них.
Приняв средство – человек усредняется. Становится обычным. СРЕДНЕСТАТИСТИЧЕСКИМ. Самое эффективное лекарство от «заумности». Идеальное, чтоб в толпе затеряться. Стать олицетворением древней максимы: будь проще – и люди к тебе потянутся.
Оно может быть средством мимикрии умных – что может быть лучше, чем дурачком прикинуться, чтобы выйти из сложного положения.
Дураки фильтруют восприятие реальности, пропуская всё «сложное» мимо ушей. Зачем осложнять себе жизнь? Нечего забивать голову всякой ерундой. Реально только то, что можно потрогать руками, увидеть глазами, услышать ушами, обонять носом. Всё прочее – бред.
Мыслить штампами – очень удобно. Не надо ломать голову над разгадкой характеров и над сутью происходящего. Чтобы не болела голова – принимай всё как есть, не ищи знаков и подоплек...
Но беда в том, что сильная личность, вкусив соблазна БЫТЬ ПРОЩЕ, может не пожелать возвратиться в сложное состояние.
Каждый человек на самом деле ДВОЕ: тот, каким он сам себе кажется, и тот, кем его видят окружающие. Величина пропорции соотношения этих базовых ипостасей определяет то, КЕМ человек в итоге является. Пропорция имеет шанс варьироваться. Двигаться по спирали развития в любую сторону. Дорасти до небес или пасть на дно... В каком-то смысле эта способность перемещаться по спирали, не застывать истуканом – и есть
Средство позволяет ОСТАНОВИТЬ изменения. Отыскать идеальную для выживания в социо пропорциональность строения эго – и больше её не корректировать ни в одну из сторон. Усредниться насовсем.
Так случилось с Николасом Эмбергом. Он стал невероятно популярным и невероятно богатым, но... утратил разум. Чтобы существовать и испытывать суррогатное счастье, ему хватает безусловных инстинктов и элементарных условных рефлексов, но чтобы ЖИТЬ – у него не осталось ни малейшего желания мыслить.
И всё равно Ружена Николаевна испытывала боль, стоило ей вспомнить состояние своего отца... Индивидуум, которого любила её мама и который зачал её, – оказался слабым. Остаётся надеяться, что его сын и его внук – окажутся сильнее. И по возвращении, после всего (если оно будет – ПОСЛЕ...) всё же сохранят желание быть СЛОЖНЫМИ. Двигаться, а не застыть.
Да, сегодня реальной опасности превратиться в счастливое усреднённое ничтожество она подвергнет ближайших родственников. Сводного, по отцу, брата и... собственного сына.
Но решение принято давным-давно.
Она никогда не стала бы Директором, если бы страшилась брать на душу груз ответственности за принимаемые решения.
Отослав сыну и брату приговор, она несколько секунд кусала до крови губы и ломала ногти о подлокотники кресла. Затем добавила ещё, постскриптумом, приравненным к завещанию.
«Пока пока, если слухи о моей смерти подтвердятся, продолжайте искать, если даже я окажусь предательницей, продолжайте выполнять задание, если даже в новом году меня склонят и сожрут, продолжайте идти дальше, если даже мир провалится в преисподнюю, не сдавайтесь».
«Всё-таки что-то ещё из сумки понадобилось, а я думал, её можно выбросить за ненадобностью».
Был ответ. Она не поняла, что подразумевалось, но тратить время на переспрашивание не решилась. Это чудо, что им удаётся говорить так долго. В каких условиях ему приходится связываться с ней – известно лишь богу. Она сама была полевым агентом, и знает, в каких ситуациях, из каких положений приходится выходить на связь.
«Пока жива, я жду.»
Коротко написала.
«Прощай, мама».
Ещё короче ответил он.
«Ты знал».
Она вскрикнула от неожиданности.
«Разве я не твой сын, мне по определению положено быть в курсе всех хитросплетений, весь в тебя, Обер-ФРАУ, главный спец по мифологизации, великий магистр интриг, люблю тебя, пока пока».
«Люблю тебя, мой мальчик, всегда, всегда».
Он не ответил...
Связь оборвалась.
«Уходя, каждый раз нужно прощаться так, словно больше не увидишься», – подумала она. «Спасибо, что дал знать о себе, сынок. Даже у Обер-Фрау сердце материнское, Толя. Ты никогда не спрашивал, почему меня, никогда не ходившую замуж, назвали Фрау, а не Фройляйн. Но если бы спросил, я могла бы не удержать порыв материнского сердца и ответить, что получила эту кличку после задания, проведённого под прикрытием на Батрасталле. В мире, который ТЫ считаешь своей родиной, сын. И моего батрасталльского напарника звали не Саша Барсуков, это незабвенный друг Барсук по моей просьбе врал тебе. Звали его Серёжа Григорьев...»