Рабыня порока
Шрифт:
– Я говорила это, я; ненаглядный, неужто не понял ты меня? Злая ревность истомила мое сердце, лютая змея заползла мне в душу. И боярыню замыслила я утопить… но почему? Потому что хотела, чтобы ты был мой и ничей больше, потому что тяжко мне было видеть, что она – твоя жена и что я не могу любить тебя перед всеми, перед людьми, перед Богом… А любила я тебя, один Бог знает и видит как!
– Правду ли ты говоришь, Машенька? – проговорил Стрешнев, чувствуя, как у него кружится голова.
Тогда она увидела,
Быстрым страстным движением она обвила его шею своими полными, красивыми руками, прижалась к нему всем своим телом и замерла на его груди.
Долгий страстный поцелуй слил их губы.
– Люблю, люблю тебя, мой ненаглядный, золото мое, счастье мое, жизнь моя… – шептала Марья Даниловна.
Карлица подобралась к дверям и приложила ухо к щели. Радостно, беззвучным смехом засмеялась она и поплелась к ключнице.
– Сударыня-боярыня, ступай-ка к хозяйке да доложи ей, что князь ее светел остался в опочивальне королевны.
– Что ты врешь, ведьма? – прикрикнула на нее ключница.
– Пес врет, а не я. Я никогда не вру, сударыня-боярыня, а в таковом деле особливо! Пойди сама посмотри, коли мне не веришь.
Ключница поняла, что карлица говорит правду. Она пошла в опочивальню к Наталье Глебовне.
Наталья Глебовна не спала, когда та вошла, и испуганно взглянула на старуху. Она очень любила ее и вполне доверяла ей, потому что старуха выкормила, вынянчила ее и теперь сделалась домоправительницей в доме Стрешнева, вступив в него после брака Никиты Тихоновича с ее боярышней.
– Что скажешь, Гордеевна? – стараясь казаться спокойной, спросила Наталья Глебовна.
– Плохое, боярыня, плохое. Уж такое-то неладное, что и сказывать боюсь.
– Что случилось?
Старуха замялась.
– Говори, говори же мне все скорей, не скрывая? Я ничего не боюсь.
– Никита Тихоныч…
– Что Никита Тихоныч?
– Никита Тихоныч остался у той… у твоей разлучницы в опочивальне…
Горькая улыбка легла на лицо Натальи Глебовны.
– Я так и думала, – медленно проговорила она и поднялась с кровати.
Она уже почти оправилась от волнений этого вечера. Никакого недомогания она не чувствовала теперь, а только маленькую усталость и слабость.
– Ты бы полежала, негоже вставать-то, – заметила ей ключница.
– Ничего, Гордеевна. Я здорова. Для какой стати буду беречь себя? Жизнь моя никому не нужна, кроме как, может быть, Богу. Ему и хочу помолиться.
– Околдовала она его, верь моему старому слову, – заговорила ключница. – Не иначе, что околдовала. Антихрист наслал ее к нам, как и ко многим древним боярам.
– Что ты говоришь, Гордеевна…
– Верно говорю. На Руси нечисто стало. Всему старому, святому конец приходит. Царь кафтаны и бороды
– Молчи, Гордеевна, ты меня пугаешь.
– Как не пугаться-то, дитятко? Везде нелады нынче. А уж у нас в доме… До старости дожила, ничего такого не видала… – она махнула рукой, и старые красные глаза ее заслезились.
Наталья Глебовна слушала ее со смущенным видом.
– Царь новую столицу выстроил на немецкой земле, повоеванной им, – продолжала старуха, – покинул он древний стольный град Москву-матушку и царицей взял немку…
– Да откуда ты знаешь все это, старая?
– Люди говорят, а за людьми и я. Много теперь в окрестностях укрывающихся от новшеств. Они и говорят.
Наталья Глебовна подошла к божнице, упала ниц перед образами, на которых были изображены потемневшие строгие лики святых угодников, и разразилась рыданиями.
Она горячо стала молиться.
– Господи, – молилась она, – вразуми его, отведи от него чары, верни ко мне! Ты, Милосердный Господи, дай мне сил перенести испытание… Господи, Господи!.. Помоги мне!
Она не находила слов и замолкла, низко поникнув головой.
Старуха тихо вышла из комнаты, утирая полные слез глаза.
Она пробралась к комнате Марьи Даниловны, приложила ухо к щели и убедилась, что Никита Тихонович еще там.
Он сидел с Марьей Даниловной и вел с ней тихую, дружественную беседу.
IX
– Уж как-никак, а двум медведям в берлоге не ужиться, – говорила карлица, сидя на другой день на низенькой скамеечке у ног Марьи Даниловны.
Теперь Матришка не юродствовала, а говорила здраво, рассудительно, без своих обычных ужимок и вывертов, только изредка величая свою собеседницу измышленным ею титулом.
– Не видано спокон веку, – продолжала она, – чтобы в одном доме было две хозяйки, две сударки. А у нас все не по-человечьи, королевна, а неведомо и невидано как. Теперь я тебя допрошу: кто же здесь настоящая боярыня – ты или Наталья свет Глебовна? И кому мы, холопы ваши, служить обязаны? И легкое ли дело угождать двум? Как хочешь, а нужно нам избавиться, королевна, от Натальи Глебовны.
– Для того тебя и позвала, – сказала Марья Даниловна.
Теперь лицо ее было очень оживленно, и прежний яркий румянец играл на ее щеках. В глазах ее светились радостные огоньки, и губы складывались в горделивую, даже надменную улыбку. Она убедилась в силе своего влияния на Стрешнева и в том, что она все может сделать с ним.
А давно ли еще она упала духом и думала, что после ее покушения на жизнь Натальи Глебовны у озера пришел конец ее владычеству в доме и наступила новая тяжелая эпоха ее скитальческой авантюристской жизни?