Рабыня порока
Шрифт:
– Для того я тебя и позвала, – повторила она задумчиво.
– Ну давай, стало быть, думать и гадать.
– Давай. Придумала ли что?
– Кто, я-то? Придумала.
– Что же?
– Извести, да и все тут.
– Кого извести-то?
– А известно кого: Наталью Глебовну.
– Но как? Чем? Говори скорее!
– Зельем.
– Откуда его взять, зелье-то?
– Вона! Откуда! Уж ты повели только мне, из-под земли достану.
Марья Даниловна задумалась, потом отрицательно покачала головой.
– Аль не годится? – удивленно спросила карлица.
– Не
– Что ж так?
– Да так! Не легко достать хорошего зелья, а потом не оберешься хлопот. Нет, нет! Я не хочу этого, слышишь, и думать не смей! А ежели что без меня сделаешь, тебе отвечать. Все на тебя обрушу, ото всего откажусь, велю казнить тебя. Не настолько люблю я Никиту, чтобы такой грех на душу брать.
Карлица засмеялась своим пискливым смехом, и Марья Даниловна удивленно взглянула на нее.
– Ты чего? – сдвинув брови, спросила она.
– А водица-то? Что зелье, что водица – все одно к смертному часу приводит. Али водицей погубить – грех меньший, королевна?
– Молчи, дура! – гневно остановила ее Марья Даниловна. – Что ты понимаешь? Грех один, да ответ другой. Нешто я нарочно столкнула ее? Укусило меня что-то за ногу, я и спотыкнулась на нее и уронила ее в воду.
Карлица мгновенно сделала серьезное лицо и утвердительно закивала головой.
– Так, так, – проговорила она.
– Думай, что другое. Придумывай, – приказала ей Марья Даниловна.
– Думаю, королевна, думаю.
Но Марья Даниловна, не обращая на раздумье карлицы никакого внимания, стала высказывать свои мысли вслух.
– Ах, Матришка, – говорила она, – когда бы ты знала, как все опостылело мне; как нудно мне оставаться здесь. Точно в тюрьме живешь или в монастыре. Ни веселья, ни радости… Людей не видишь, говора их не слышишь, словно в могиле. Не таков нрав у меня, карлица. Воздуху, свету, людей мне хочется, воли, простора! В город какой хочу, веселиться, жить хочу! А здесь? Никита Тихоныч со своими любовными речами да Наталья Глебовна со своей добротой. Опостылели они мне вот как! Не такова я, чтобы жить в таком заточении! Ты думаешь, кабы Никита взял меня в жены, а Наталью Глебовну свою сослал в монастырь, мне бы сладко было? Ан нет! Тоска загрызла бы меня очень скоро. Вот ежели бы он отправился в Питербурх, где царь и двор, вот ежели бы я могла там жить, это дело иное… А здесь что? Могила, застенок и только. Но царь прогневался на Никиту, и Никите не бывать в Питербурхе. Так что толку мне его хозяйкой делаться? Придумала ли что?
– Придумала, королевна.
– Опять, поди, дурость какую?..
– А вот и не угадала. Самое что ни на есть умственное, – засмеялась карлица.
– Что ж такое?
– Бежать тебе надо отсюда.
Марья Даниловна протянула к карлице руку, к которой та прильнула сухими губами.
– За что жаловать изволишь, королевна? – подобострастно проговорила она.
– За умное твое слово. Наконец-то, догадалась, Матришка. Бежать! Да, бежать, слоняться по белу свету, хотя в недостатке и холоде и голоде, по большим дорогам, по дремучим лесам, по разбойничьим притонам и пристаням, но знать, что ты
Но на лице карлицы появилось вдруг тревожное выражение.
– Ты что? Чего ты испугалась? – спросила ее Марья Даниловна.
– А как же я-то, королевна?
– Да что же ты-то?
– А ключи? Так мне и не ходить в ключах? Не ты разве обещала меня сделать ключницей и старшей над всеми холопами? Что ж, ты убежишь, а я одна здесь останусь и меня будут наказывать, запирать в чулан да лишать пищи?
Марья Даниловна закусила губы.
Она теперь только поняла, что без всякой нужды проговорилась и слишком уж доверчиво открыла карлице свои планы.
– Ну, разве ты не дура? – поправляясь сказала она, опасаясь, что Матришка, разочаровавшись в своих надеждах, выдаст ее с головою и помешает осуществлению ее планов.
– Дура, дура! – проговорила карлица. – То вот тебе умная, а то вдруг, накось, дура! Пошто дура-то? Чем не угодила?
– Дура и есть. Так неужто же тебе невдомек, что ежели ты устроишь убег мой отсюда, то я тебя возьму с собой?
– Ой, правда?
– Правда. Возьму с собой. И, где буду я, там будешь и ты. И мой кусок будет твоим куском. И будешь ты мне не холопкой, а подружкой.
– Ой, хорошо!
– Вот то-то. Только устрой, чтобы нам убежать. Все одно, ежели не вырвусь отсюда – в омут головой брошусь. Невмочь мне жить здесь доле. Словно розовый куст, посаженный в камень, вяну я здесь. А кто знает, какая доля ждет меня в жизни… – мечтательно проговорила Марья Даниловна.
– А узнать можно! – вдруг всплеснув руками, заявила карлица.
– Что брешешь-то? Что выдумала! Как это можно узнать?
– Пес брешет, а не я, – опять возразила своей любимой поговоркой карлица. – Узнать можно.
– Да как же? Скажи!
– В поле, за усадьбой, у леска, табор цыганский. Дюже отлично гадают цыганки. Ежели бы пойти туды, тайным делом, ночью – все тебе, как на ладони, разложат и всю твою судьбу укажут.
– Ах, правда твоя! Я и забыла совсем, что здесь цыгане!
Но лицо Марьи Даниловны вдруг приобрело тревожное выражение после вырвавшегося у нее радостного восклицания.
– Никак этого невозможно, никак! – грустно сказала она.
– Пошто невозможно?
– Слушай, Матришка, нешто ты не знаешь, что было намеднись?
– А что?
– Да как же! Гуляла я под вечер в саду и натолкнулась на молодого цыгана. Красавец такой: глаза, что уголья, кожа темная, что у араба, волосы черные, как смоль, – с каким-то восторгом говорила Марья Даниловна, – подошла я к нему и разговорилась. А только тут шасть из-за кустов стремянный Никиты Тихоныча да давай гнать цыгана, да бить его арапником. Он, стремянный-то, видно, втайне любит меня, вот его сердце-то и распалилось. Цыган еле ноги унес, да и я поспешила уйти в дом.