Рад, почти счастлив…
Шрифт:
За работой он не скучал. Близкий лес читал ему вслух свои стихи. Иван их понимал и задумывался даже о переложении на русский. В перерывах между работой он заходил в лес, как в душ, – смыть жар труда, и всегда возвращался с добычей. Достаточно было сорвать всего одну еловую хвоинку или одну ивовую пушинку, чтобы стать обладателем целого, звучного лесного аромата. У него в кармане набралось вдоволь подобного сора. А однажды он выпутал из еловых лап длинную берёзовую прядь. Это была тонкая и гибкая ветвь без листьев, около полутора метров в длину, с бордовой кожицей в крапинку. Видно, ветер её сорвал в ту пору, когда ещё не набухли почки. Иван взял эту нежную ветку, и почувствовал растерянность – как если бы он держал смычок от удивительного инструмента, но не знал, где найти то, на чём им можно сыграть.
Лес с первой зеленью умиротворяюще действовал на него, был при нём, как большой спокойный друг. И вдруг, в одну ночь, всё встало с
Однажды за поздним ужином на крыльце Иван прислушался к звону леса и понял, что готовится праздник. Ему сделалось любопытно. Он вышел к опушке и на десять шагов окунулся в рощу. Чёрное пространство вокруг него сверкало звуками. Иван понял, что попал на таинство, не предназначенное для ушей и глаз человека. Но, может быть, майский лес позволит ему постоять на пороге?
Он остался под сенью берёз и елей, оглушённый многоголосьем. Только гулкий бэк-вокал кукушки был отчётлив, остальное сошлось в единый вспыхивающий узор.
Внезапно ему захотелось примазаться к славе оркестра. Он свистнул – вышло не слишком ловко. Подлаживаясь, посвистал еще, и, забыв о времени, весь ушёл в подражание. Наконец, Ивану почудилось, что талантливый коллектив принял его. Ободрённый, он отозвался на соловьиную реплику. Ещё на одну – и опомнился. Но чувство причастности лесному оркестру осталось.
Несколько ночей Иван спал, словно через прозрачный тюль, донимаемый лесными ариями, и только тем сумел пересилить майское буйство леса, что перебрался из восточной, «лесной» мансарды в западную – «огородную».
Чтобы окончательно справиться с соловьями, он нашёл себе книгу и читал её в постели, пока сон не сваливал его. Это было «Слово о полку Игореве» – брошюрка советских времён из серии «Классики и современники», сразу распавшаяся по страницам.Так, между природой, книгой и молотком, Иван провёл почти две недели. Причём, отдал работе так непривычно много себя, что почувствовал: душа стала от физического труда, как ветка с прочной кожей, которую не так-то запросто теперь и поранишь, тем более, сдерёшь.
Он бы остался ещё. Но в одном из обычных утренних созвонов с родными, мама обронила полуобиженно:
– Ты вообще-то домой собираешься? А то мы тут еле держимся!
Иван был поражён.
Как будто проснувшись, он осмотрел комнату. Три стены были обиты вагонкой, одна оставалась в листах утеплителя. Сколько же он здесь пробыл? А сколько они там, в Москве, пробыли без него? И ему показалось, что вторая величина значительно больше первой.
Он укрыл доски полиэтиленом, чтоб они не отсырели под майскими ливнями, и помчался в Москву.
Над зелёным полем с жёлтыми букетиками сурепки трепетали белые бабочки – штук сто. «Материю» эту Иван взял бы в городскую квартиру, на занавески. «Что за благословенное время – лето!» – думал он растроганно, никаких других соображений не находя в опустевшей своей голове.
Тогда же, по дороге домой, ему вдруг страстно захотелось поехать в Вену. Летний город, знакомый, но не узнанный ещё до конца, поплыл перед ним. И какая-то надежда мелькнула, что всё у них сложится – у мамы, у Оли, у Кости, и у него.– Ух ты! – воскликнула Ольга Николаевна, увидев на пороге весёлого загорелого сына. – Что там у тебя произошло?
– Ничего! – отозвался Иван, складывая сумку с плеча и крепко целуя маму. – Помахал молотком, разогнал кровь! Может, поеду летом в Вену.
– Рада за тебя. А я тут с ними чуть с ума не сошла. Что не сделаю – всё не так! Конечно – ты им позволяешь себя беспочвенно упрекать, выполняешь маразматические пожелания, коробочки из-под сметаны не выбрасываешь, и остальная чушь. А я так не могу! Я всё-таки человек, и не могу, как раб подчиняться!
– Просто у тебя очень юный характер, поэтому тебе трудно! – примирительно заметил Иван. – А я большую комнату почти закончил! И террасу, – похвалился он. – Там на два дня работы осталось. Давайте – собирайтесь, можем хоть завтра поехать. Погода хорошая. А в офис я прямо с дачи буду ездить.
– Ты знаешь, – сказала мама, – что-то меня пока не тянет на дачу. Вы если хотите – поезжайте. Вон, дедушка рвётся…
Иван потом поприглядывался к маме – не обидел ли он её чем? Но нет, сложив с себя попечение о родителях, мама обрадовалась первой зелени и запела, как птичка. Она пела «Севильского цирюльника» и, оказывается, на вечерних прогулках её теперь сопровождал полковник с соседней улицы, тоже при старушке-матери. Ничего особенного, но у Ольги Николаевны вновь появился повод одеться с изяществом и из дюжины пар босоножек тщательно выбрать одну, под костюм. Иван любовался неисправимой маминой лёгкостью.
Поговорив с мамой, он пошёл проведать бабушку с дедушкой, и сразу рухнул со своей радостной высоты. За какие-то десять дней они состарились так заметно! – или это отвыкли глаза? Никакой Вены не осталось в его голове – вымело в миг. Зачем он поедет? Того, что ему нужно, тех молодильных яблок, в поездках
«Ну, кто ещё на меня обиделся?» – поразмыслил Иван и, решив не прятаться от возмездия, вечером того же дня позвонил Оле.
Как он и ожидал, Оля встретила его немилостиво.
– Ты бы хоть предупредил, что уезжаешь. Хорошо ещё мама отпросилась Макса водить, – сказала она.
– Так ведь праздники… – попытался оправдаться Иван.
– Праздники, да. Ну а потом? Ладно, – сжалилась Оля. – У них завтра репетиция утренника. Сможешь? У Макса там роль зайца. И фотоаппарат возьми.
Иван был рад искупить вину.Он зашёл за Максом в назначенный час, и, держа в одной руке его руку, в другой – пакет с костюмом, спустился во двор. Макс был мрачен и жаловался совершенно по-взрослому, что роль зайца – это идиотизм. Иван утешал его, как мог. «Давай считать, кто больше! – предложил он, когда они сели в машину. – Ты джипы, я – букашки».
За бессмысленным этим занятием они весело провели полпути, как вдруг его взгляд споткнулся – он и не понял сразу, обо что именно. Иван уставился на возникшую перед ними тонированную «шестёрку» и не поверил своим глазам – на заднем стекле, куда обычно наклеивают предупреждения в виде буквы «У», «туфельки» или «ребёнка в машине», сверкало два нецензурных слогана, обращённых к сотоварищам по движению.
Макс принялся разбирать слова.
– Подожди-ка!.. – загораясь, проговорил Иван, и, перестроившись в мелькнувший пробел, на светофоре влез впереди «жигулёнка». Манёвр был невежливый – ему погудели.
– Ты зачем его обогнал? – восхищённо завопил Макс.
– Сейчас узнаешь, – пообещал Иван. – Пристёгнут? – и мельком оглянулся на Макса. – Смотри, он дистанцию не держит! – с удовлетворением произнёс он, глянув в зеркало.Это было верное наблюдение: когда на первом же разгоне Иван дал по тормозам, водитель «Жигулей» беспомощно вплыл ему в бампер.
Удар был не сильный – весело чпокнуло, и они встали.
Иван включил аварийку.
Он бы с удовольствием вышел и разобрался на кулаках, получил бы свой фонарь под глаз и уехал на битой машине, с чувством выполненного долга. Но устраивать мордобой при Максе было нельзя. Пришлось сподличать, запереть все двери и вызвать гаишников.
«Ну что, поробингудствовал? – для порядка поддел он себя. – Бездельник!»
Ему было вовсе не страшно, а, напротив, забавно смотреть, как колотится в дверцу молодой бритоголовый дурак. Несмотря на наклейки, и на весь кавардак, никакой особенной неприязни он к нему не испытывал – кто без греха? Но всё-таки поделом. В другой раз не будет сквернословить при детях.
Макс, заразившись его безмятежностью, показывал дураку язык.
ДПС приехала быстро. Вышел юный сержант, и под гром и молнии владельца «Жигулей» осмотрел повреждения.
– Дистанцию не держите? – спросил он, перебивая вопли.
– Абсолютно не держит! – подтвердил Иван. – И вы, пожалуйста, наклейки с заднего стекла у него снимите. Но сначала запротоколируйте.
Сержант взглянул на заднее стекло, сосредоточенно кивнул и стал что-то записывать в бланк.
– Это зачем? – робея, спросил жигулёвец.
– А я в суд на тебя подам, – спокойно отозвался Иван. – За то, что ты всю дорогу оскорблял меня и моего ребёнка.
Слова Ивана опечалили парня. Тот бродил вокруг обеих машин и шёпотом ныл ругательства. Ивану хотелось утешить его: «Да ладно, не подам. Шутка», но из педагогических целей он смолчал.Как выяснилось, ущерб, понесённый Иваном при столкновении был невелик – немножечко треснул бампер. Но время оказалось упущено. На репетицию они опоздали, и Макса, временно избавленного от роли зайца, потянуло в пиццерию. В уютном её закутке, наслаждаясь радостной кухней Италии, они обсуждали вопрос: говорить ли о «подвиге» Оле?
Оля нагрянула вечером. Иван открыл ей дверь и отступил, сбитый волной эмоции.
– Как ты мог устраивать аварии, когда с тобой ребёнок? А если бы удар был сильный? – крикнула она, движением кисти словно бы что-то швырнув ему в лицо, и задала ещё много обвинительных вопросов, и ещё много обвинительных жестов совершили её возмущенные руки.
Иван молчал, оглушённый внезапностью атаки, и вдруг, на каком-то пассаже, внятно услышал, как Оля горда им, согласна с любым его действием, предана на века и бушует, только чтобы излить переполняющее её восхищение.
Иван не знал, как ответить на столь внушительный дар.
– Давай, я как-нибудь искуплю вину! – наконец, сказал он. – Я могу, например, исполнить желание. Практически любое, если ты будешь умно загадывать.
– Умно – это значит, с учётом твоей низкой волшебной квалификации? – уточнила Оля. – Хорошо, я подумаю!