Ради красоты

Русская Наталья

– Нет, треки всё время разные. Музыка помогает мне рисовать. С моих глаз словно снята завеса. Вижу всю красоту в первозданном виде, как будто выпила белизну и очистилась. – С умилением смотрела на рисунок, точно определяя каждое созвучие на картине, пританцовывала то ли в такт музыке, то ли подстраивалась под контрасты цветовой материи. – Вот смотри…

Отец поднялся с места, не решаясь приблизиться к дочери.

– Странная ты всё-таки, Янька. Собирайся, пойдём шпану погоняем!

– Можно мне остаться дома?

Яня с трудом представляла, как она оставит

картину незавершённой, ведь вдруг она станет тем самым бесконечным переживанием мира… Однако она слишком боялась оставлять отца без присмотра, уверенная, что без неё он в очередной раз попадёт в аварию. Что ни говори, но как бы Белов не был пьян, его заботило благополучие дочери, но, к сожалению, не настолько, чтобы не усмирить собственные желания и не садиться пьяным за руль.

Сырой воздух улицы, казалось, рвал землю, упирался в подъездный козырёк и уходил влево, где терялся в свете фар. Отец уже сидел в машине, врубив на полную громкость шансон. Яня до сих пор не могла понять, как бывший музыкант мог довольствоваться такой музыкой теперь.

Она села в машину и выключила магнитофон.

– А мама где?

– Как всегда нигде, – заржал.

Из-за брошенной дома картины Яниту как никогда раздражало дикое поведение отца.

– Хочу вот так умереть. На скорости вылететь из этой поганой жизни! – гоготал он, сильнее давя на газ.

– А мне нравится жить, – тихо произнесла Яня.

– Ты ещё молодая. Когда-нибудь и ты станешь ненавидеть этот чёртов город!

Белов скалился, стучал по рулю, алчно предвкушая чужой страх перед собой – таким грозным, недружелюбным, несущим неопределённость. Яня искренне пыталась его понять, но непроизвольно отвлеклась, расширилась, впуская себя мелькающие за окном дома, машины, пыльный воздух, словно укрытые тёмным пледом ночи. Они оседали где-то в глубине, чтобы в любой момент она смогла извлечь их наружу, суметь поделиться.

Отец резко нажал на тормоз. На улице окончательно стемнело.

В глухом дворе под мерцающим светом фонаря шумела «шпана». Девчонки пили пиво, пацаны громко кричали, силясь выяснить, кто из них альфа. Отец сунулся рыться под сидением, вынул оттуда пистолет.

– Сиди в машине, – буркнул он и двинулся к компании.

Приметив приближающуюся фигуру, ребята утихли. Через мгновение отец вытянул из-под куртки пистолет. Ребята не издали ни звука, в напряжённой тишине нарастало ощущение опасности. Безмолвие прекратил озлобленный шёпот отца, Яня знала, он произнёс лишь одно слово: «Беги». Ребята бросились в разные стороны. Никто не беспокоился о том, чтобы помочь отстающим девочкам. Каждый сам за себя. Из раза в раз. Раздался выстрел. Отец выпалил в воздух. За многоэтажки упала единственная звезда.

На шум выстрелов никто никогда не приезжал. Может быть, какой-нибудь забулдыга иногда задирал голову, ища искры в темноте, но быстро забывал, для чего он обратился к небу и вновь в беспамятстве упивался кружащей вокруг него луной.

Отец ввалился в машину и сунул пистолет Яните в руку. Рукоятка была горячая. Девушка сжала пистолет, смутно различая происходящее.

– Хочешь

пострелять? – ухмыльнулся отец.

Яня содрогнулась и тут же убрала пистолет в бардачок.

– Я против насилия, – ответила она.

Погодя, вглядываясь в тяжёлый профиль отца на фоне мелькающих заборов, попросила отвезти к Богдану.

– Опять бездельничать собралась?

Нет, не учительские замашки в нём проснулись, это отчаяние, напряженное ожидание встречи с женой. Яня никак не могла разгадать, откуда в требовательных, властных женщинах так часто бывает дар вызывать к себе сочувствие, нежность и даже любовь. Но тут же забылась, провалилась в блаженную пустоту, где под защитным экраном воображения снова могла зарисовывать бескрайнее небо.

*

Богдан с порога различил настроение любимой. Обнялись покрепче. От него пахло странной смесью цитрусовых и залежавшейся одежды.

– Родители будто с ума сошли!

Богдан стянул с неё куртку, рассуждая вслух:

– Наверное, чувствуют, что как только защитишь диплом, сразу съедешь от них.

– Но это ведь уже через пару месяцев. Как они справятся без меня?

В действительности, Янита давно уже была готова отделиться от родителей, они часто отвлекали от главного, но необъяснимая, невидимая нить точно держала её.

– Перестань об этом беспокоиться, сейчас нужно думать только об учёбе!

Янита училась на экономическом факультете, конечно же, без страсти, просто покорно выполняла то, что ей говорили, не проявляя ни интереса, ни инициативы, но это вполне всех устраивало. Родители были счастливы, что дали дочери образование, Янита – что могла выиграть время, пока не определится, как быть дальше.

– Мне не хочется о ней думать, – угрюмо произнесла она.

– Ой, даже не начинай эту тему с картинами! Ты же знаешь, что тебе не стать полноценным художником. Зачем мучаешь и себя, и меня?

– Я так не считаю, – её лицо побелело, – может быть, мне не хватает навыков и насмотренности, но ведь это быстро восполняется. А пока я могла бы работать куратором.

– Но ведь тогда целыми днями придётся находиться на людях. Как ты себе это представляешь? – задумался, подбирая правильное слово. – Ты же слишком стеснительная для такой работы.

– Просто мне кажется, что я могла бы стать полезной миру искусства, – она постеснялась сказать «людям, тебе». – Разве это не стоит усилий?

– Не обманывайся! У тебя только эгоистичные мечты. Ты послушай себя: выставка, на которой ключевая картина явит публике накопленные за жизнь эмоции и образы, – он театрально растягивал каждое слово.

За его спиной серые обои в тусклом свете лампы казались фиолетовыми, от теней они точно колыхались, волновались кружевом узоров.

– Яня, – примирительно выдохнул Богдан, взяв её за руку, – в тебе не дар, а повышенная чувствительность. Прошу, услышь меня, наконец!

Он прижал её голову к груди и коснулся волос. Янита открылась и услышала неуловимый для него звук, отдалённо напоминающий скрип деревянных половиц, так звучали её волосы под его пальцами.