Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
В Москве, только вышел на платформу, сразу увидел Орджоникидзе. В длинной шинели, в картузе, он шел навстречу, улыбаясь, раскинув руки для объятий.
— Серго, дорогой, у меня грипп, не подходи!
— Мы тифа не боялись в гражданскую, а гриппа подавно не испугаемся, — рассмеялся Орджоникидзе и крепко обнял друга. — Поедем, Кирыч, ко мне. Машина ждет. Я завтра же тебя поставлю на ноги.
Киров решил, что отказываться неудобно и, взяв свой чемоданчик, пошел рядом с Орджоникидзе.
Съезд начался с грома аплодисментов и проходил бурно, воодушевленно. Делегаты
День проходил за днем в слушании речей, в громе аплодисментов, в оживленных разговорах в кулуарах. Уже по отчетному докладу Сталина высказалось больше сорока человек, а Кирова все не объявляли. «Не забыли ли обо мне? Вдруг прекратят прения?..» Тридцатого он ушел с последнего заседания обеспокоенный и поздно вечером, за чаем, сказал о своей тревоге Орджоникидзе.
— О тебе забыть нельзя, — рассмеялся Орджоникидзе, — за тобой стоит Ленинград! Не беспокойся, завтра объявят...
Тридцать первого утром Постышев открыл десятое заседание съезда и сразу объявил: «Слово имеет товарищ Киров».
Киров вздрогнул от неожиданности. И еще сильнее вздрогнул от взрыва аплодисментов, которые буквально потрясли зал. Он поднялся на трибуну и, взглянув в зал, как-то вдруг оробел. Все делегаты поднялись и рукоплескали ему стоя. «Черт возьми, как-то нехорошо получается... Что же делать?» Аплодировать вместе со всеми, как это делал Сталин, он не хотел, боялся, что могут истолковать как нескромность. «Конечно, аплодируют не мне, а ленинградцам, но все же надо их остановить». И Киров поднял обе руки, прося, моля делегатов угомониться.
И чем глуше становились аплодисменты, тем лучше, спокойнее и радостнее становилось у него на душе. И когда они стихли, лицо Кирова вдруг озарилось улыбкой, и он энергично вскинул руку:
— Товарищи!
В это тысячу раз произносимое слово он вложил столько души, энергии и страсти, что зал замер. Замер еще и потому, что многие из делегатов слыхали его зажигательные речи и знали, что он скажет что-то свое, кировское.
А что можно было сказать, когда по докладу высказалось больше пятидесяти человек? Когда все устали слушать и ждали лишь заключительного слова.
Но на скромную фигуру Кирова в простой защитной гимнастерке устремились сотни глаз. И Киров видел, чувствовал это. Бросив в зал призывное слово: «Товарищи!» — он сделал паузу, подался ближе к слушателям и заговорил проникновенно, без всяких шпаргалок и конспектов. Заговорил о подвиге ленинградских рабочих, инженеров, ученых...
— Я думаю, что всякую науку, в том числе и технику и механику, мы должны поднимать на такую высоту, которая недоступна капиталистическим странам... Скажем, наука о сопротивлении материалов — это крайне необходимая наука. Но мы ни на одну минуту не должны забывать, что... наука, которая изучает сопротивление противостоящих нам классов внутри страны и за ее пределами, — эта наука должна занимать первое место.
Раздался гром аплодисментов.
Киров воодушевился и, дождавшись тишины, продолжал:
—
Он снова заговорил о подвиге ленинградцев и с юмором, вызывавшим смех в зале, об оппозиционерах, которые «сидели в обозе».
И когда сочными мазками была нарисована картина больших свершений, Киров из оратора-трибуна вдруг опять превратился в простого рабочего-делегата и, заканчивая свою речь, сверкнул улыбкой:
— Успехи действительно у нас громадны. Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!
И опять зал содрогнулся от грома аплодисментов, которые невозможно было унять... Все поднялись и рукоплескали стоя.
Из Москвы Киров вернулся не только членом Политбюро, но и секретарем ЦК ВКП(б). Ленинградские делегаты с гордостью говорили: «Наш Мироныч на съезде избран секретарем ЦК единогласно...»
Но Кирову было чуждо тщеславие.
Он сразу же занялся делами. Пришлось выступать с докладами на партийных собраниях, встречаться с рабочими, колхозниками, специалистами, разъезжать по области, которая простиралась более чем на тысячу километров.
В ноябре пришла телеграмма из Москвы, приглашающая Кирова на пленум ЦК.
Пленум ЦК, как и Семнадцатый съезд партии, прошел под гром аплодисментов. Да и было чему рукоплескать! Пленум принял решение: с первого января 1935 года отменить в стране карточную систему, которая существовала почти четыре года.
Киров вернулся в Ленинград в отличном настроении и стал готовиться к докладу о решениях ноябрьского пленума ЦК на партактиве Ленинграда и области. Партактив должен был состояться вечером первого декабря в бывшем Таврическом дворце.
В Таврический дворец начали собираться люди часов с четырех: многие приехали из дальних поселков, из районов и, чтобы не мерзнуть на улице, сидели и ходили в кулуарах, разговаривали, делились новостями.
Около пяти часов на трамваях, на автобусах, на грузовиках стал съезжаться народ с заводов и фабрик. Приходили целыми группами, по десять — пятнадцать человек, рассаживались в красивом зале с колоннами, где не раз выступал Ленин.
Настроение было приподнятое. Многие уже знали, что принято решение об отмене карточной системы: шумно разговаривали, шутили.
Скоро зал заполнился до предела и гудел тысячеголосо, но собрание не открывали, ждали приезда Кирова.
В комнате президиума тоже собралось много народу: руководители районов, директора заводов и фабрик, секретари парторганизаций. Курили, разговаривали, ждали, поглядывая на часы, а Кирова все не было...
В зале несколько раз принимались хлопать. Администратор выходил на сцену, успокаивал, уверял, что Киров вот-вот приедет...
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
