Радость, гадость и обед
Шрифт:
Поскольку точные указания на срок начала возникновения привязанности человека к животным отсутствуют, нам остается только гадать об этом, 100 тысяч лет назад в Африке жили люди, очень похожие на нас. Однако многие антропологи считают, что настоящий перелом в человеческом мышлении произошел около 50 тысяч лет назад, о чем свидетельствует появление разнообразных форм культуры: искусства, музыки, оружия и инструментов, имевших специфический вид и функции. Майк Томаселло из Института эволюционной антропологии Макса Планка считает, что толчком к такому взлету творческой мысли стало появление нового сложного умственного навыка — способности распознавать мысли и чувства других людей. Пещерные рисунки, на которых запечатлены полулюди-полузвери, свидетельствуют о том, что наши предки начали рассматривать животных с антропоморфической точки зрения 35–40 тысяч лет назад. Джеймс Серпелл считает, что способность думать
Содержание питомцев — явление адаптивное?
Как злорадно подмечают сторонники библейского творения, мы, дарвинисты, все никак не договоримся между собой. Нет, мы не спорим о том, произошел ли человек от обезьяны, или о том, есть ли Земле несколько миллиардов лет. Это факты. А вот когда речь заходит о деталях, мы спорим до последнего. Вопрос о том, почему люди любят своих питомцев, связан с одним из наиболее длительных споров в области эволюционной теории — с темой адаптации. Сторонники адаптивной школы считают, что человеческий мозг развивался в первую очередь для того, чтобы дать нашим кроманьонским предкам фору в игре «передай-ка свои гены». По их мнению, в процессе естественного отбора человеческий мозг обзавелся специальными модулями для таких навыков, как освоение языков, отказ от секса с близкими родственниками, распознавание змей и лжи и умение распустить хвост перед потенциальными брачными партнерами.
Критики же теории адаптивности утверждают, что некоторые свойства человеческой натуры могли возникнуть, даже если они никак не влияли на успех на репродуктивном поприще. Некоторые наши черты являются всего лишь случайными побочными эффектами. К примеру, кости у нас белые потому, что они состоят из кальция, а не потому, что женщинам нравятся мужчины с мертвенно-бледными скелетами. Стивен Джей Гулд из Гарварда уподобил нефункциональные биологические свойства человека антревольтам — архитектурному элементу, который заполняет собой пространство между двумя арками и выполняет скорее эстетическую, нежели практическую функцию.
В качестве образчика споров между адаптивистами и антиадаптивистами приведем их объяснения эволюции оргазма у женщин. Адаптивисты (к которым некогда принадлежал и я) изобрели чуть не две дюжины теорий, объясняющих, почему оргазм испытывают женщины, но самки животных — никогда или почти никогда. Среди самых занимательных объяснений можно найти следующие: сокращения при оргазме помогают втянуть сперму в матку; оргазм предназначен для того, чтобы помочь женщине отличить обладателя хороших генов от эволюционного лузера; и наконец, мое любимое объяснение — после феерического оргазма женщина лежит пластом, и сперматозоидам не приходится карабкаться вверх, чтобы достичь яйцеклетки. А противники теории адаптивности не дадут за эти теории и ломаного гроша. По их мнению, женский оргазм является всего лишь побочным эффектом необходимости мужского оргазма для целей репродукции — точно так же, например, соски у мужчин не несут никаких функций и являются побочным следствием развития сосков для целей выкармливания потомства самками млекопитающих.
Точно такие же споры ведутся и о том, что связывает человека и животных. Подозреваю, что большинство людей, в том числе и антрозоологов, хотят верить, что любовь к животным является чертой человеческой натуры, возникшей потому, что животные помогали нашим предкам в деле выживания и репродукции. А эволюционные психологи утверждают, что, будь эта черта следствием адаптации, она была бы присуща всем нам, широко распространена и, вероятно, так же универсальна, как язык. На практике же — ничего подобного. Антрополог Доналд Браун из университета Калифорнии (Санта-Барбара) составил список из четырехсот вещей, универсальных для всего человечества — от сосания пальца до связанных со смертью верований. «Интерес к биоформам» в нем есть, зато «содержание животных» отсутствует, наводя нас на определенные подозрения. Население многих уголков мира не склонно к тесным связям с животными. Особенно это верно для Африки.
Мой друг антрополог Ньяга Мваники родом из сельскохозяйственного района Кении. В деревне, где он родился, не было традиции привязанности к отдельным животным. Более того — в кьембу, родном языке Ньяги, отсутствовало даже слово для обозначения домашнего любимца. Жители деревни держали собак, которые стерегли дома и гоняли из садов слонов, однако этих собак никогда не допускали в дом, не считали друзьями и даже помыслить не могли о том,
Утверждение о том, что склонность держать домашних животных возникла в результате эволюции, можно было бы подкрепить, имей мы доказательства генетической природы привязанности людей к животным. Но таких доказательств у нас нет. Для определения степени влияния генов и среды на возникновение той или иной черты бихевиористы-генетики изучают близнецовые пары. Если черта имеет под собой генетическую основу, она скорее будет одинакова у однояйцевых близнецов, нежели у разнояйцевых. Сравнивая близнецов этих двух типов, ученые обнаружили, что генетическая обусловленность лежит в основе до% факторов, определяющих рост, 50 % факторов удовлетворенности жизнью и 35 % факторов, влияющих на частоту оргазма у женщин. Однако никто до сих пор не пытался выяснить, насколько совпадает степень привязанности к животным у разнояйцевых и однояйцевых близнецов. Все вопросы, связанные с влиянием генов на любой аспект наших взаимоотношений с животными, остаются открыты и по сей день. (Единственное исключение — наше желание есть мясо животных.)
И наконец, если любовь к питомцам является адаптивной чертой, развившейся на каком-то этапе истории человека, значит, люди, привязанные к своим собственным животным, должны передавать свои гены успешнее, чем их менее зверолюбивые собратья. В большой дарвинистической игре выигрывает тот, кто более успешен в репродуктивной сфере. Пусть ваша кошка делает вас счастливее, здоровее или даже помогает прожить дольше — это все неважно. Может ли наличие питомца повысить вашу способность к репродукции, вот в чем вопрос. Возможно, девочки, выросшие в семьях, где были животные, более успешно растят собственных отпрысков, поскольку научились заботиться о других, когда ухаживали за своей собакой. Или же, возможно, наши предки, имевшие животных, чаще выживали в трудные времена, потому что всегда могли съесть своего товарища. Я даже готов допустить, что одних женщин заводят крутые мачо с крупными собаками, а другим нравятся добрые и мягкие мужчины, нежно тискающие маленьких собачек. (Вспомните, что симпатичный француз Антуан успешнее добивался свидания, когда имел при себе собаку.) Однако я крайне скептически отношусь к мысли о том, что, полюбив своего питомца, наши предки получали репродуктивное преимущество, перекрывавшее затраты сил и ресурсов на содержание питомца.
Домашние животные как паразиты
И все же, если привязанность к домашним питомцам не связана с эволюцией, почему мы становимся так близки с ними и не жалеем для своих питомцев ни денег, ни эмоций? Возможно, привязанность к животным — явление того же порядка, что и цвет костей, то есть бесполезный побочный эффект эволюции. Возьмем для примера теорию музыки гарвардского эволюционного психолога Стивена Пинкера. Когда речь заходит о языке и о страхе перед змеями, Пинкер является убежденным адаптивистом, однако любовь к музыке, по его мнению, является совершенно бесполезным с биологической точки зрения последствием замысловатого строения нашего мозга. Так нельзя ли распространить эту точку зрения и на наш вопрос и сказать, что любовь к питомцам, подобно любви к музыке, не имеет никакой адаптивной ценности для человека?
Что чаще всего говорят о своих животных американцы? «Они мне как дети». Людей подсознательно влечет к животным, напоминающим младенцев, — пухленьким, большеглазым, большеголовым. Эти черты пробуждают в нас родительский инстинкт и помогают нам в деле успешной передачи генов, заставляя заботиться о существах, которым мы эти гены, собственно, и передаем, — речь о человеческих младенцах. Однако инстинкты слепы, их можно обмануть. Примером может послужить гнездовой паразитизм — стратегия воспроизводства, используемая не одним десятком видов птиц. Вот кукушка откладывает яйцо в гнездо трясогузки. Несчастная трясогузка высиживает кукушечье яйцо и кормит подкидыша до тех пор, пока тот не оперится и не вылетит из гнезда. Забавно, что трясогузка, вероятно, получает массу эмоционального удовлетворения, пока выращивает подкидыша, и не понимает, что на самом деле стала жертвой наглого дарвинистического подлога.
В 2005 году мы с Мэри Джин тоже попались на эту удочку. В роли паразита выступила наша кошка, а злодейку сыграла ее сообразительная мамаша, которая оставила котенка у нас на пороге и скрылась в неизвестном направлении. За год до того умер наш лабрадор Цали, но больше мы животных заводить не собирались. И вот однажды возвращаюсь я с работы, а Мэри Джин встречает меня широкой улыбкой. Из комнаты доносится жалобное «мяу». Оказывается, Мэри Джин обнаружила котенка под крыльцом. Трехцветный пушистый комочек обладал полным набором положенных младенческих признаков — большие глаза, мягкая шерстка, — и устоять было просто невозможно. Все было ясно с первой секунды.