Радость и страх
Шрифт:
– Почему его журнал не имел успеха?
– Боже милостивый! Откуда этой размазне было знать, как надо вести журнал, что он вообще умеет? Вот если б у него хватило ума посоветоваться...
У Мэнклоу готовы планы для всевозможных изданий, в том числе и для эстетского ежеквартального обозрения. Он даже пытался соблазнить Сторджа рисунками некоего Доби, молодого лондонского художника, который еще не печатался. Мэнклоу выпросил у него рисунки, пообещав, что опубликует их, а пока снимаете них грубые копии и предлагает по дешевке в пивных.
До
Он улыбается ей дружески и печально.
– Знаю. Хочется плеваться, верно? Но я про то и говорю. Идея-то правильная. Это и ново, и порочно. Критики полезут на стену, а публика будет в восторге.
Табита смотрит на него с ужасом. Ее охватывает такое отвращение, что сил нет оставаться с ним в одной комнате.
18
Избавиться от Мэнклоу она решила еще и потому, что так счастлива с новым, добрым Диком. Никогда еще ей не было с ним так хорошо. И дело не в том, что он пылкий любовник. Как многоопытная жена, она уверяет себя: "Это не так уж и важно". Главное, что он относится к ней дружески, уважительно, заботливо. Он кутает ее, когда на улице ветрено, огорчается, когда у нее болит голова. И хотя забирает ее жалованье, всегда советуется с ней о том, как им распорядиться. Полкроны с каждой получки идет в копилку. И хотя бутылка виски за три с половиной шиллинга предусмотрена в бюджете, он всегда целует Табиту перед тем, как истратить эту сумму, и приговаривает: - Ах ты моя домоправительница!
Поэтому, вручив Бонсеру в пятницу вечером свои тридцать шиллингов и опираясь на его крепкую руку, она сразу заговаривает о деле:
– Скажи, Дик, тебе мистер Мэнклоу нравится?
– Еще чего. Как мне может нравиться этот хам. Я просто о нем не думаю.
– Тебе не кажется, что без него нам было бы лучше? Ведь дела у нас теперь пошли на лад.
– Да, но от него есть кое-какая польза, и платить яму ничего не надо. Вообще-то он свинья первостепенная, но со мной пока ведет себя прилично. Ну беги, чисти зубки, а я только загляну в "Козел", справлюсь, как там себя чувствует один мой приятель.
– Не забудь про виски.
– И верно. Спасибо, что напомнила, Пупс. Про виски не забуду. Спасибо тебе, моя прелесть.
Он приходит домой, уже отведав виски, сажает ее на колени и начинает щипать. Это признак его величайшего расположения, и Табита сразу же говорит: - Пойми, Дик, я просто не могу больше его видеть. Нам просто необходимо жить отдельно.
– Пупс, кормилица-поилица, глава дома. Она повелевает, и все повинуются.
– И знаешь, Дик, милый, ведь если бы у нас был хотя бы еще фунт в неделю, мы могли бы обзавестись настоящим домом.
Бонсер, все пуще разогреваясь, пропускает этот намек мимо ушей и только норовит ущипнуть
Но, проснувшись утром, он слышит слова - видимо, конец длинного монолога: - ...всего две-три комнаты, но чтобы они были наши.
Удовлетворенность пробуждает в нем лучшие чувства. Его ленивое добродушие граничит с нежностью. Он крепко обнимает Табиту.
– Миленькое гнездышко для миленькой плутовки.
– И тогда мы могли бы пожениться.
– Пожениться?
– Его опять клонит в сон.
– А куда спешить? Все вы, девушки, помешаны на браке. А по-моему, брак - это не так уж интересно. К чему ставить удовольствие на деловую основу.
– Но, Дик, ты же обещал...
– Да не пили ты меня, только все портишь.
– Но не можем же мы так жить до бесконечности.
– И не нужно. Ты всегда можешь съездить отдохнуть к братцу Гарри.
– Как я могу просить у Гарри помощи, пока мы не женаты?
– А ты не гадай, ты попробуй.
– Дик, а ведь его помощь, возможно, понадобится.
– Ну что ж, скажешь, что мы женаты. Я не против, могу подтвердить.
– Да, но... А если у нас будет семья?
Табита высказала эту мысль небрежно, просто предположительно, но с Бонсера сразу весь сон соскочил. Он быстро приподнялся.
– Что? Ты о чем?
– О, я еще не уверена, но...
– Говорил я тебе, чтоб береглась. Ладно, теперь пеняй на себя.
– Он встает и поспешно одевается. Он в ярости.
– Боже мой, так расстроить человека, когда мне было так хорошо.
Табита смотрит на него, не понимая.
– Ты разве не рад, Дик?
– Рад?!
– Это сказано таким тоном, что Мэнклоу, высунувший было голову из своего чуланчика, тут же втягивает ее обратно.
Табита медленно встает, надевает капот. Лицо у нее удивленное.
– Ты правда не хочешь, чтобы у нас был ребенок, твой ребенок?
Бонсер подходит к ней вплотную, чуть не касаясь носом ее лица.
– Ну, заладила. Если ты воображаешь, что этим младенцем можешь меня привязать...
– Ничего я не воображаю. Я просто знаю, что ребенок твой и ты обязан с этим считаться.
– Обязан?
– Да, обязан. Право же, Дик, - в ее тоне слышно "Перестань ребячиться", - до каких пор можно закрывать глаза на факты?
– Какие факты?
– Что ты только играешь в жизнь. Я вовсе не хочу тебя пилить, Дик, но пойми ты наконец, что на одних увертках далеко не уедешь.
Тут Табита ощущает на лице сильный тупой удар и боль, а в следующее мгновение она лежит на спине, во мраке, пронизанном вспышками слепящих комет. Кометы гаснут, она произносит удивленно и жалобно: "Дик". А с трудом приподнявшись, как раз успевает увидеть, как Бонсер, в пальто и с чемоданом, метнулся к двери. Дверь за ним захлопнулась. Табита восклицает в горестном изумлении: - Но это неслыханно! Я этого не потерплю!