Радость и страх

Кэри Джойс

Он останавливается, по-ораторски воздев руки.
– Не ценишь ты меня. Пупс. Ты думаешь, я - мразь, ничтожество. Но ты не права. Кишка у меня не тонка. Печенки-селезенки на месте. Яички одно к одному. Зад не отвислый. И лицо ношу не для того, чтобы скрыть затылок.

Он вдруг улыбается широко и печально и нахлобучивает шляпу на лоб. Со смаком повторяет последнюю фразу и сам себя хвалит: "Вот это - да". Он вернул себе хорошее настроение. Обнимает Табиту за плечи.
– Ладно, веди бедолагу домой, издевайся сколько влезет.

Красноречиво

оплакивая свои загубленные таланты и получая от этого истинное удовольствие, он разрешает Табите раздеть его и уложить в постель. Он прижимается к ней и, вздохнув: "Валяй, Пупс, казни меня, разбей мое сердце!", засыпает у нее на груди и храпит, как слон.

Табита лежит неподвижно. Ей открылась огромная, удивительная истина. "Нечего и надеяться, что он будет вести себя разумно. Нет у него разума. Ни уговоры, ни слезы, ничто не поможет".

15

Удивление сменяется глубокой печалью. Ей кажется, она полна до краев такой тяжелой, такой бесконечной печали и мудрости, что никаких новых сюрпризов жизнь уже не может ей преподнести. "Чего-то ему недостает, он как ребенок. Надо быть с ним терпеливой, тактичной".

Для начала ее материнское терпение выражается в том, что она лежит, боясь шелохнуться, и твердит про себя: "Я-то глаз не сомкну, лишь бы его не разбудить, а то он завтра будет ни на что не годен".

Однако просыпается она в половине одиннадцатого утра от того, что Бонсер сонно обнимает ее, вздыхая: "Ох, моя твердокаменная женушка, жестокое ты созданье!"

Она говорит мягко, тактично: - Милый, надо нам было вчера расплатиться с хозяйкой, пока мы все не истратили.

Он принимает этот намек вполне благодушно.
– Не извольте беспокоиться, сударыня. Все будет в порядке. Иди сюда.

– Но, Дик, уже поздно.

– А куда нам торопиться?

Он не спеша встает, улыбаясь, меряет шагами комнату.

– Знаешь, кого я подою?

– У тебя ведь целая куча адресов.

– Это полковники-то? Надоело. Лучше я еще пощиплю этих двух ловкачей в "Красном Льве".

– Дик, ради бога!
– Она сбрасывает одеяло.
– После того, что ты им наврал...

– Ты опять за свое? А через минуту скажешь, что я ленюсь, не работаю. Ну что тут прикажете делать?

– Дик, я знаю, ты умница, но разве обязательно нужно...

– А ты гляди и помалкивай. Я только что придумал для них такую наживку...
– Он улыбается, предвкушая богатый улов.
– Выкачаю этих удавов, как насосом. Пошли, полюбуешься.

Он тащит Табиту в пивную. Вчерашние букмекеры уже там, а с ними чернявый молодой человек с наружностью боксера. Но Бонсер еще не успел поздороваться, как чернявый срывается с места и говорит ему: - Что это я слышу насчет уотлинговских акций? В этом городе единственный агент - я. Покажите ваше свидетельство.

Бонсер негодует. И не подумает он ничего показывать, джентльмен должен верить джентльмену на слово. Чернявый сбивает с него шляпу, кто-то кричит: "Очистить помещение!", и рыжий

половой выталкивает Табиту на улицу вместе с двумя старухами уборщицами и вертлявым юношей в котелке. И пока она, ошарашенная таким поворотом событий, отцепляет от себя двух старух, дверь распахивается снова, шляпа Бонсера проплывает по воздуху, а сам он катится от порога, лежа на боку и отчаянно дрыгая руками и ногами. Но не успела она и вскрикнуть, как он уже вскочил и исчезает за ближайшим углом с такой быстротой, что вместо ног мелькнуло мутное пятно.

Только она подобрала его шляпу и отошла на несколько шагов, как в пивную с ходу влетают два полицейских.

16

Табита, оставшись почти без денег, три дня не получает никаких известий. Потом приходит телеграмма из Хитленда, приморского городка на юге. "Приезжай немедленно. Интересные перспективы".

Чтобы купить железнодорожный билет, она снесла в заклад свое лучшее платье и сбежала из дому, не заплатив хозяйке. Так впервые в жизни она сама смошенничала. Достоинство ее уязвлено, и она негодует на Бонсера. "Я его избаловала. Он воображает, что я все стерплю. Но я ему докажу, что он ошибается. Именно потому, что он так безумно меня любит, я могу проявить твердость. И ничего недоброго в этом не будет. Это единственный выход для нас обоих".

И первые же слова, с которыми она обращается к Бонсеру, когда он, в новой шляпе и новом галстуке, встречает ее на вокзале, звучат как ультиматум:

– Мне очень жаль. Дик, но так продолжаться не может.

Он отвечает, сияя улыбкой: - Вполне с тобой согласен, Пупсик.

– Этот человек правду сказал про Уотлинга? Твои акции были фальшивые?

– Понятия не имею. Мне их дали в пивной.

– А мне ты, значит, просто наврал.

Бонсер все еще благодушен.
– Для тебя, видимо, этот вопрос еще не решен?

– Да, глупо было верить тебе. Но это в последний раз. Если ты не найдешь работу, настоящую работу, нам придется расстаться.

– Правильно, Пупс. Прочная, постоянная работа. Только так.

– Очень-рада, что ты наконец понял...

– И я нашел ее, Пупс. Потому и вызвал тебя сюда. Настоящая постоянная работа. Через одного знакомого.

Табита насторожилась.
– Какая же это работа?

– В кафе. Играть на рояле.

– А ты разве умеешь...

– Нет, конечно. Зато ты умеешь. Я как услышал, сразу подумал о тебе. И начинать можно сегодня же. В четыре часа.

– Но, Дик, я же не могу...

– Как знаешь, только я не понимаю, зачем было приезжать, если ты не намерена помочь. А возможность редкостная. Это Мэнклоу, спасибо ему, оказал нам протекцию. Завтра уже было бы поздно.

– Но, Дик...

– Только просил бы больше не намекать мне, что я отлыниваю от работы. Я-то ни у кого на содержании не состою.

– Как тебе не стыдно!

– А нет - так можно и расстаться, это ты права.

– Ты не думай, я это не в шутку сказала.