Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Каллаган Морли

— Сразу его заберу и привезу сюда через двадцать минут.

Сенатор Маклейн был не в состоянии вернуться в номер. Он внимательно оглядывал вестибюль, так, словно никогда его больше не увидит. «Поглядел бы на меня генерал Крайтон, воображаю, что бы он сказал, — подумалось Маклейну. — А, к черту генерала Крайтона!» Он вышел наружу и стал прохаживаться по дороге перед гостиницей. Ветер срывал с него шапку, а он поглубже нахлобучивал ее на седую голову, тер красные щеки, прятал подбородок в воротник шубы. Светало, но вдали, за городом, гребни холмов лишь смутно вырисовывались на фоне неба.

Под ногами

хрустко поскрипывал снег. Маклейна вновь охватила тревога: отец Батлер прав. О Кипе Кейли велось слишком много разговоров. Каждая комиссия, обследующая тюрьмы, непременно изъявляла желание повидать знаменитого налетчика. Всех удивляло, с каким достоинством он держится, и члены комиссий делились своими впечатлениями через газеты. Так что, если б не пресса, сам бы он никогда не заинтересовался Кейли.

Из-за недвижных белых холмов поднялась светлая полоса, и они заискрились, как хрустальные. Маклейн следил за лучом света и вдруг заметил машину. Вот она подъехала, остановилась на другой стороне дороги. Первым вышел священник, за ним Кейли. Громадный, широкоплечий, в неверном свете утра он казался еще огромнее. Сенатору не терпелось поскорее увидеть его лицо: что, если и сейчас оно такое же дикое и яростное, как у того черноволосого громилы, который десять лет назад орал на судью Форда в зале суда?

Кейли шел без шапки. Ветер трепал его черные волосы. Он переходил дорогу, кренясь навстречу ветру, подставляя колючему снегу смуглое скуластое лицо. Вот он крикнул:

— Здравствуйте, сенатор! — и приблизился, и лицо его было ясно видно. Кейли смеялся.

Чувствовалось, что он полон той же глубокой спокойной веры в добро, какую всякий раз ощущал в нем сенатор во время их бесед в тюрьме. Маклейн был тронут до глубины души.

— Привет, Кип! — откликнулся он.

— Ох, сенатор… Ну что тут скажешь… — Кейли порывисто схватил руку Маклейна. Переполнявшие его чувства вырывались сбивчивыми фразами. — Это… самое чудесное утро на свете!

На лице его таяли снежинки. Оглядев улицу, он поднял глаза к небу. Маклейн взял его под руку и повел к своей машине.

— Уберемся отсюда побыстрее, — сказал он, — покуда никто не видит.

Маклейн усаживался, а отец Батлер и Кип Кейли стояли на ветру и, держась за руки, смотрели друг на друга.

Они были вместе долгих десять лет, и теперь, на прощанье, им хотелось сказать самое главное.

— Удачи тебе, сын мой.

— Мы столько лет вместе, — еле слышно проговорил Кип. — Мы нашли то, что нас крепко связало. И теперь связывает… И не может это порваться, даже если мы будем далеко, верно?

— Да, если мы будем друг о друге думать, — сказал священник. — Я буду молиться за тебя.

И Кип Кейли сел в машину к сенатору. Оба оглянулись: на дороге стояла одинокая фигура отца Батлера, он провожал их взглядом, а следы, оставленные им и Кипом, уже запорошило снегом.

— Поразительный человек! — сказал сенатор.

— Да, он стоит больше и вас, и меня, и любого другого. Я, как только увидел его, сразу себе медяком фальшивым показался. И со всеми он одинаково добрый.

— Это верно. Я понимаю, Кип, что вы сейчас чувствуете.

— Да уж точно, малость волнуюсь, — усмехнулся Кип.

— Еще бы. Я тоже.

Мчась сквозь метель, Маклейн не переставал думать об

этом полном энергии исполине, который сидел рядом: «Словно дарю ему новую жизнь». И сенатор ощутил, как душа его наполнилась великой силой и ликованием. Он казался себе творцом всемогущим, но тешился этим про себя, втайне, ведя разговор о делах обыденных. Сказал, что хочет устроить Кипа к Дженкинсу, владельцу гостиницы «Корона». Упомянул также, что несколько приятелей-маклеров собрали для Кипа сто долларов, чтобы помочь ему на первых порах. А сам он сегодня же утром пошлет Кипа к своему портному заказать несколько хороших костюмов.

— До чего же здорово! — вздохнул Кип. — Вот бы затеряться, как мальчонка в большом городе. И чтоб никто не нашел. Такая у меня мечта: бродить бы и бродить целыми днями по моему городу — ведь я его так люблю — и каждый раз натыкаться на что-то новое и видеть, как оно все вместе выглядит…

Он с такой горячностью говорил о своем скромном желании — повидать жизнь обычную, которой никогда не жил, что сенатор искренне растрогался. А Кип вспомнил и молочников, катящих на рассвете по улицам свои тележки, и дворников, убирающих мусор, и стариков на крылечках, обсуждающих в сумерках новости, и прогулки на пасху, когда вокруг столько девушек в новых нарядных платьях. Вдруг Кип весь напрягся и приподнялся на сиденье.

— Остановите, пожалуйста, — попросил он.

— Что случилось?

— Вон то поле…

Здесь на многие мили вокруг нет лесов, одни поля, поля под снежным покровом, и невдалеке склон холма, а на нем ферма. В окнах дома, такого щемяще одинокого среди белых просторов, горит свет. В сарае под крышей прокукарекал петух, хлопнула дверь, на пороге показался хозяин с ведром в руке и пошел к сараю.

— Вот оно, это поле, — повторил Кип. — Думал, не узнаю. Узнал. Оно самое.

— А что в нем такого?

— Помните, на суде я сказал судье Форду, что убегу?

— Помню.

— На этом самом поле мы прятались. Джо Фоули и я. Дождь шел, было раннее утро, как сейчас. Там подальше стоял большой стог сена, мы целый день в нем укрывались. Оно мокрое было, и хозяин его не убирал. Вдруг нас учуяла собака, сунула нос, залаяла, а я ее затянул внутрь и руками придушил. Погодите минутку…

Он вышел из машины, стал на обочине и посмотрел на ферму за нолем. Когда он повернулся, его смуглое лицо было взволнованным от нахлынувших воспоминании. На фоне рассветного неба его могучая фигура возвышалась над горизонтом.

2

Они были в пути целый день и только к ночи добрались до города, что стоит на озере. Когда они приблизились к мосту, ведущему к окраине, где Кип родился, он попросил сенатора его высадить. Пойти домой, к матери, ему хотелось одному. Ступая по свежему снегу, он дошел до середины моста. Шаг его был очень широк, следы выглядели так, словно он не шел, а бежал. Он остановился, снял шапку. Хлопья снега белыми тающими узорами светлели в его черных густых волосах. Как бывало в детстве, он смотрел на скованную льдом реку, на изгибы железнодорожных путей, уходящих к заливу, на ряды товарных вагонов, запорошенных снегом, на старый металлургический завод, темный, безмолвный этой рождественской ночью. Дальше, за ним, в бедных домишках кое-где поблескивали светлые точки.