Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
По дороге в контору сенатора Маклейна он не на шутку разволновался. «Как же я смогу приладиться к нормальной жизни, — думал он, — если придется постоянно торчать у всех на виду?» Когда в приемной он сказал миниатюрной темноволосой девушке: «Моя фамилия Кейли, сообщите сенатору, что пришел», — та медленно поднялась со стула и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она ввела его в огромный кабинет с большими окнами и видом на озеро.
Сенатор сидел за массивным письменным столом, покрытым стеклом, и ничто в нем не напоминало удрученного встревоженного человека, который
— Чего вы там стоите, Кип, — воскликнул сенатор, — подойдите сюда, мы хотим вас видеть. Познакомьтесь: это епископ Муррей. — Сенатору представился случай проявить свою склонность к широким жестам, и теперь он готов был щедро поделиться Кипом со всеми. — Вот он, ваше преосвященство. Собственной персоной.
Епископ пришел к Маклейну договориться насчет очередной ссуды под заклад церковного имущества. Кипу казалось, что эти серые проницательные глаза пытаются прочесть его мысли. Кип робко протянул ему руку, как бы прося епископа быть к нему снисходительным.
— Так-так, мистер Кейли, гм… — проговорил епископ, с откровенным любопытством разглядывая Кипа. Как христианин, он, разумеется, верил в способность человека в корне изменить образ жизни, но, зная, что это почти никогда не удается, держался настороженно. Однако, почувствовав неловкость, он сказал: — Рад видеть вас, Кейли.
Кип порывисто пожал ему руку.
— Так что там у тебя вышло с Дженкинсом, Кип? — спросил сенатор. — Он только что звонил, вроде бы не очень доволен. Что ты там такое натворил?
— Оказывается, это работа у него в ресторане. А мне бы какую-нибудь незаметную, чтоб не привлекать внимания. Кто знает, как оно на деле может обернуться.
— Полно, Кип, что ты говоришь! — Сенатор был явно шокирован. — Почему ты всегда сомневаешься? Он всегда сомневается, ваше преосвященство, ведь правда это не годится? А вот я никогда не сомневаюсь, сомнения только портят все дело.
— И эти статьи в газетах, — посетовал Кип. — Они же только во вред…
Но, видя, как воодушевлен Маклейн, он почувствовал укоры совести. Стоит ли сейчас разъяснять сенатору и епископу, что это за работа, когда они так сияют и улыбаются?
— Собственно говоря, как тут не возрадоваться, не отпраздновать возвращение блудного сына, не правда ли? — добродушно-снисходительно заметил епископ.
— Это поистине великое событие, — подтвердил сенатор.
— Подумать только… — проговорил Кип. В памяти его вдруг всплыло взволнованное лицо продавца в табачной лавке, его трогательный подарок. Выходит, людям захотелось пожать руку тому парню? И он улыбнулся, вынимая из кармана коробку с сигаретами. — Посмотрите, вот что продавец дал мне сегодня просто так, в подарок.
— Как мило и непосредственно, — сказал епископ, и, похоже, он в самом деле был тронут.
— Конечно, я же говорю: у меня на этот счет чутье, — подхватил Маклейн. — Да, Кип, вот что. Я хочу, чтобы ты посмотрел вместе со мной балет на льду, на стадионе в парке. Я уже звонил моему портному, сказал, что ты зайдешь,
— Что ж, плоть наша — храм духа святого, — ответил епископ, — и, полагаю, немного украсить его не грех.
— А теперь я забираю вас обоих на ленч, — объявил сенатор.
— Очень приятно, — поблагодарил Кип.
Однако епископ, опасаясь пересудов, замялся.
— Пожалуй, мне пора, — сказал он. — Совсем нет времени.
— Ну что вы, ваше преосвященство 1 В моем клубе! А после ленча мы покончим с нашим дельцем.
— Ну что ж, — со вздохом согласился епископ.
Пока сенатор надевал пальто и шляпу, а епископ, пыхтя и вздыхая, застегивал боты, Кип, поразмыслив, решил, что за ленчем будет удобнее поговорить с ним о работе в ресторане «Корона». На улице сенатор и епископ завели речь о чем-то своем, и Кип остро почувствовал, что он лишний. Он с горечью усмехнулся и перепугал епископа, когда подхватил его под руку на переходе через улицу. В клубе он робко шел за сенатором и епископом, но, после того как в гостиной все трое выпили по стаканчику хереса и ни один из внушительного вида бизнесменов не обратил на него внимания, ему стало хорошо. За столом он почти ничего не ел. Он был счастлив. Сенатор подтрунивал над епископом по поводу закладных, а тот, довольный, трясся от смеха.
— Здесь не то что в гостинице, — начал было Кип и выжидательно примолк, но сенатор продолжал шутить.
С соседних столиков Доносились голоса. Там вели беседу о Гитлере, о Муссолини, о коммунистической угрозе, об угрозе фашизма, об угрозе Джона Л. Льюиса. «До чего здорово, — думал Кип. — Никому до меня и дела нет. И о каких высоких материях тут толкуют». Спокойные голоса, непринужденные манеры, гладкие, холеные лица, уверенность, с какой держатся эти люди, — все ежеминутно убеждало его: вот мир, в который он мечтает попасть, а вовсе не в старую гостиницу с полоумным портье.
Он просидел за столом, сколько позволило время, и перед уходом снова помянул о своем беспокойстве из-за работы, предложенной Дженкинсом.
— Мне надо идти, — сказал Кип сенатору. — Он ждет вашего решения.
— Скажи, я хочу, чтобы он тебя взял, — ответил сенатор. — И не забудь о балете.
Он вернулся к гостинице. Сыпал снег, а он стоял на улице и смотрел на вход. Из дверей, пошатываясь, вышел человечек в длинном не по росту пальто и побрел прочь. Какой-то мальчуган запустил в него снежком. Кип медлил, стараясь подавить неприязнь, которую вызывало в нем это заведение. Засунув руки в карманы, он прогуливался туда и обратно, пока у него не замерзли ноги, и только тогда вошел. Дженкинс сразу же спросил:
— Ну, как ты теперь настроен?
— Да не знаю…
— Что сказал сенатор?
— К нему пришел епископ, и нам не удалось потолковать. Вообще-то он был не против, — ответил Кип, однако вид у него был встревоженный.
Дженкинс взял его под руку.
— Не обязательно тебе решать сию минуту, — сказал он. — Пошли, покажу, какую отличную комнату я хочу тебе дать.
В холле по пути к широкой некрашеной дубовой лестнице Кип то и дело останавливался у фото известных боксеров и призовых лошадей. Эти виды спорта его интересовали.