Радужная Нить
Шрифт:
Я задрал голову, внезапно ощутив, что окружающее пространство выглядит непривычно обширным, и тёмно-свинцовый свод небес давит на меня. Почему я такой маленький? Или?.. Взглянул на ладони. Детские руки, припорошенные землей. Что же я делал? Копал яму? Помогал дедушке с прополкой, которой он так любит заниматься, невзирая на положение благородного человека?
— Кай-тян! Ты меня слышишь? Игра в прятки отменяется, посмотри на небо!
Голос брата. Доносится издалека, с другого конца сада. Меня скрывают мандариновые деревца, ещё нагие, и пышные кусты камелии, алой и розовой.
— Кай-тян! Выходи! Я бросаю искать, слышишь?!
Всегда так! Сам согласился со мной поиграть, а теперь — на попятный. Эка невидаль, туча! Крыша — она ведь рядом, спрятаться ничего не стоит. Да и крона прекрасно защитит от дождя. Вон, какая густая! Я снова посмотрел вверх, на мрачное небесное чудовище, довлеющее над нашим садом. Страшно! Но я буду смелее, чем Хоно! И вообще, это он вредничает, потому что устал меня искать и желает сохранить лицо. Не любит проигрывать. А я чем хуже?
Осмелев, я показал небесам язык. Тоже мне, туча! Так, облачко чёрненькое. Будто приклеилось к нашему саду, ведь над соседними домами голубое весеннее небо. Это особая тучка, прилетевшая с горы Рику, чтобы полить мамины цветы!
— Ка-а-ай! Живо домой!
Так и знал, что кое-кто наябедничает дедушке. Что за невезение?! Разве его ослушаешься, деда?
Я уныло отлепился от ствола. Кажется, матушка снова будет распекать меня за новёхонькую хандзири, [33] вымазанную в смоле…
— Иду-у-у!
Подёргал на прощание одну из алых лент, опоясывающих криптомерию, и вышел из-под кроны Хозяйки.
Дед ждал меня, укоризненно взирая с подмостков. Он открыл рот, чтобы сказать что-то строгое, но голос его потонул в оглушительном грохоте.
33
Хандзири — часть повседневной одежды мальчика из знатной семьи, надевается поверх хитоэ и штанов (нубакама или сасинуки), представляет собой укороченное спереди, до щиколотки, и спускающееся сзади до пола одеяние, уменьшенную копию взрослой каригину или хои (охотничьего платья), обычно цвета молодых побегов. Как и у каригину, в широкие рукава продета лента, цвет которой определяется «цветом» клана.
Из тучи вырвался ослепительно-белый дракон и ринулся на меня. Именно в таком виде предстала передо мной молния, и я сразу понял, что это боги наказывают меня за непослушание. Даже рук вскинуть не успел: колени подкосились, и я с размаху сел на землю.
Треск над головой и движение ветвей, неуловимое и стремительное — словно изумрудная волна вспенилась полумесяцем. Я вспомнил цунами, которыми стращал Дзиро. Дерево, теряя хвоинки и засохшие веточки, выставило щит, оберегая меня от погибели, и дракон с размаху ударился об него. Ветви застонали, словно от боли, но не отпрянули, а, напротив, оплели противника, давя его и смиряя. Безуспешно…
Огонь… Так быстро… откуда столько огня?!
— Кай! — дед, как молодой, спрыгнул с настила и уже мчался ко мне, путаясь в длинном подоле. Я продолжал сидеть, обездвиженный
— Дедушка! — силы вернулись ко мне, когда я попытался вырваться из тесной хватки. — Дедушка!!! Криптомерия! Она же горит!
— Замолчи! — дед поставил меня на землю и ударил по лицу, наотмашь, очень сильно. Так он меня не бил никогда. Если и наказывал, то беззлобно. — Она уберегла тебя, этого мало?!
Слёзы хлынули из глаз — от удара, обиды и ещё чего-то, что я не мог распознать.
— Но она же умрёт! — прокричал я, задыхаясь от плача.
— И я снова бессилен отвратить от неё смерть, — неожиданно тихо и равнодушно сказал дед, отпустив меня, и непонятные его слова нанесли мне новый удар.
К нам подбежал Хоно, встревоженный так, как бывают встревожены лишь взрослые люди.
— Быстрее, под крышу! Сейчас как громыхнёт! — резко выкрикнул он и поволок меня за руку, оглядываясь на деда. — Дедушка, живее!
Ох, и досталось бы ему раньше за подобные слова! Но теперь наш дед ничего не ответил и съёжился, словно молодость, вернувшаяся к нему в миг опасности, покинула тело, унеся с собой остатки жизненных сил. Я увидел, как он, опустив плечи, последовал за нами шаркающей походкой глубокого старца. Меня вновь пронзило неведомое доселе чувство, когда в груди набухает тяжёлый холодный ком, разрывая сердце на части, на части…
И лишь когда мы втроём, с крыльца, смотрели на догорающий остов дерева, я понял, что первый раз в жизни ощутил глубокое беспросветное горе.
Я ревел, прижавшись к Хоно, а с неба не упало ни капли дождя. Туча растаяла в синеве, ушла по солнечным лучам — и это было так неправильно, так несправедливо…
— Теперь ты всё вспомнил, Кай? — голос юмеми вырвал меня из плена тягостных чувств. Когда же я снова стал взрослым… и стал ли? Ничего не вижу… однако даже полная темнота сейчас лучше, чем яркий свет!
— Бывает, люди горюют о чём-то настолько сильно, что печаль грозит уничтожить их изнутри, — продолжал Ю. — Тогда память выталкивает из себя причину скорби, словно тело — занозу. В той или иной степени это удаётся. Случившееся так потрясло тебя: молния, страдания дерева, смерть деда — что ты уже через год забыл все подробности той злосчастной грозы. А брат и не напоминал. Остальные, как я догадываюсь, не присутствовали?
— Так вот, почему он мечтает выкорчевать пень! — догадался я. — Чтобы я никогда и не вспомнил.
Да, в этом весь мой брат, ограждающий меня от забот. Разве можно его не любить?
— Тебе виднее, я-то с ним не знаком. А вот твоё стойкое нежелание засадить это место цветами вполне объяснимо. Ты чувствовал себя виновным всё это время, да? Глубоко-глубоко в душе, сам не сознавая, что тебя терзает…
Я сглотнул. Если и чувствовал — что с того? Разве эта вина — не заслуженная? Если бы не моё детское упрямство…
— И напрасно. Молния всё равно ударила бы в дерево. Не важно, находился под ним ты или нет.