Рагу из любимого дядюшки

Александрова Наталья Николаевна

— Клянись! — повторила старуха, и губы мои против воли выговорили:

— Клянусь памятью родителей, что сделаю все, что ты велишь…

— Вот и ладно. — Старуха выпустила мою руку и заговорила чуть слышно: — Вот и хорошо. Все тебе оставляю, ты мне единственная родня на свете. Дом не продавай, подожди, пока все утрясется. Витьку, соседа, опасайся, подлый он человек, да только жена его еще хуже, хоть и мягко стелет. При них про то, что найдешь, не говори ни слова. Люди завистливые и жадные. Молчи, никому ничего про себя не рассказывай, никому не открывайся. Все у тебя наладится, они помогут, не могут не помочь. У меня счастья не было, так то другое время было.

А сейчас все по-иному, хорошая жизнь у тебя будет…

— Да кто они, про кого же вы говорите?

Я вовсе не собиралась задавать этот вопрос, откровенно говоря, мне хотелось скорее закончить пустой разговор и уйти.

— Все, все хорошо будет, только делай, как я велю. А уж я с того света за тобой присмотрю… — бормотала старуха, — не дам в обиду, ты не сомневайся… При жизни не понянчилась, так хоть после смерти пригляжу…

Внезапно она замолчала, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.

— Время уходит, нельзя больше тянуть. Оставляю тебе алмазы, много…

«Точно у бабки крыша съехала», — подумала я и даже успокоилась.

— Только ты не верь никаким бумагам… меня слушай и запоминай!

Она остановилась и перевела дух, видно, совсем уже не было сил.

— Ты погляди, нет ли там кого… — Старуха глазами указала за ширму.

Я подкралась неслышно и раздвинула створки. Нянечка тетя Дуня стояла в опасной близости, в руках у нее было судно. Когда мы встретились глазами, нянька отвернулась и пошла прочь. Я вернулась на свое место возле кровати и окликнула старуху:

— Софья Алексеевна!

Но никто мне не ответил. Она лежала на спине, глаза ее смотрели в потолок неподвижным взглядом.

«Умерла!» Но я не испытала страха. После того, что пришлось пережить с мамой, я не боялась умирающих.

Тут вошла сестра, потом доктор, ширму отодвинули, а меня попросили подождать в коридоре. Врач вышел через десять минут.

— Она умерла? — спросила я спокойно.

— Нет еще, но вряд ли доживет до утра, — так же спокойно ответил доктор. — Странно, что она так долго держалась. Вот поди ж ты, девяносто два года, а как тело за жизнь цепляется… Удалось вам с ней поговорить?

— Не совсем… — промямлила я.

— Вы завтра приезжайте, может, она и придет в сознание ненадолго. Паспорт свой не забудьте, потому что с документами нужно разобраться.

И я потащилась домой, ругая себя за то, что согласилась приехать. Старухе девяносто два года, и она, конечно, в маразме. Толковала о каких-то алмазах, точно умом тронулась от старости. Но как же она меня-то нашла? И неужели мы и правда родственники? Откуда она взялась на мою голову?

Но я тут же подумала, что бабуля вряд ли протянет до утра, так что долго возиться с ней не придется. Неприятным воспоминанием торчало в мозгу, как она смотрела прямо мне в душу черными глазами и заставила клясться памятью родителей, но я постаралась выбросить это из головы.

На следующее утро я поехала в больницу после долгих сомнений. С одной стороны, ехать ужасно не хотелось, потому что запах болезни и человеческих страданий разбудил во мне тяжелые воспоминания. Всю ночь меня мучили кошмары, и, когда рано утром я проснулась вся в поту и вышла на кухню выпить воды, попавшаяся навстречу Маргарита холодно поинтересовалась, с чего это меня так разбирало всю ночь, что я скрипела диваном, стонала во сне и не давала людям спать. Я хотела ответить, что, когда они с отчимом трахаются за стенкой, я слышу каждый звук, но не возмущаюсь же, но тут в прихожую выскочил Владимир Николаевич, с утра чем-то недовольный, и я ретировалась. При нем мы с Маргаритой никогда

не ругаемся — она не хочет, чтобы он слышал, какой у неё становится визгливый голос, и видел, как рожа перекашивается от злости, а я вообще с ним не разговариваю.

Тащиться в больницу не хотелось, но дома делать было нечего. Марго опять привяжется, и все кончится скандалом. И опять же, я вспомнила, что обещала доктору приехать и разобраться с документами. И еще я зачем-то поклялась этой ненормальной старухе, моей новоявленной родственнице, что я сделаю все, как она велит. А я человек ужасно суеверный и верю клятвам.

Кляня в душе себя за мягкотелость, я ехала в метро и пыталась вспомнить хоть какие-то мамины рассказы о родственниках. Нет, она твердо говорила, что у отца никого не было, что он воспитывался в детдоме. И вообще, как это моя прабабка может быть жива до сих пор? Отцу моему в этом году было бы сорок восемь лет, отнимаем от девяноста двух сорок восемь, получается сорок четыре… В принципе, лет в двадцать она могла родить сына, а у того в двадцать четыре года мог родиться свой сын. Теоретически это возможно, но вот куда они все подевались, если отец воспитывался в детдоме? Допустим, его родители умерли, то есть, очевидно, так и есть, не могут же ребенка сдать в детдом при живых родителях, если только они не алкоголики, но что же тогда бабуля не объявилась и не забрала внука к себе? Небось несладко ему было на государственных-то харчах… Хоть говорят, что раньше люди были честнее, в детдомах меньше воровали, все равно жизнь там не сахар…

Снова я рассердилась на себя, зачем согласилась вчера приехать, послала бы по телефону всех подальше, и все. Но странное совпадение имени и фамилии протягивало между мной и умирающей старухой тонкую ниточку.

Дежурная сестра при моем появлении отвела глаза, а вызванный ею доктор сообщил, что Софья Алексеевна Голубева умерла нынче ночью, не приходя в сознание.

Ширму уже убрали, на кровати лежал голый матрац. В кабинете врач протянул мне бумаги, оставшиеся от покойной: ее паспорт, сберегательную книжку, а также завещание, заверенное у нотариуса. В завещании было сказано, что принадлежащие ей полдома со всем содержимым, а также все свое имущество Софья Алексеевна Голубева оставляет своей правнучке Софье Голубевой, то есть мне. Я разглядела фамилию нотариуса — Кулешов. Кроме этого, доктор вручил мне еще синий продолговатый конверт, который был тщательно заклеен.

Он же порекомендовал санитарку тетю Дусю в качестве компетентного человека, который сможет помочь мне с похоронами.

В Парголове все близко, поэтому я быстренько побывала во всех нужных учреждениях. В сберкассе по распоряжению, оставленному старухой, мне выдали вклад в размере двух с половиной тысяч рублей, в собесе еще какие-то деньги на похороны. Тетя Дуся обо всем договорилась, а у меня оставалось еще два неотложных дела — пойти поглядеть на оставленное наследство и найти наконец таинственного Багратиона. В душе занозой сидела мысль что я буду с ним делать?

Тетя Дуся что-то долго бормотала про обмывание и отпевание. На мой вопрос, сколько нужно денег, она долго считала, шевеля губами и подняв глаза к небу, после чего сообщила, что на все про все — девятьсот рублей, включая сюда и водку для могильщиков. Ровно столько было у меня от всех денег, оставленных бабушкой Софьей, и я подивилась в душе на старухину предусмотрительность.

— Пойдем к нам, — решительно сказала тетя Дуся, — моя мать хочет на тебя посмотреть.

Я воззрилась на нее в полном изумлении — как это у такой пожилой тетки может быть мать?!