Рахиль
Шрифт:
Раиса Ароновна добавила, что живет в небольшом домике, расположенном в нескольких сотнях метров от школы, и готова делиться с учениками своими книжками с произведениями классиков немецкой литературы, имеющимися у нее в оригинале. Больше ни слова.
Действительно, прошлое и будущее время можно попрактиковать на следующем занятии.
ГЛАВА 3.
Неправильная фамилия
Всю ночь в двери ломилась метель, по-волчьи подвывая и нашептывая свои таинственно-устрашающие
К утру погода присмирела – только редкий ветерок, дувший с севера, по-щенячьи облизывал лица прохожих.
Возможно, случайный наблюдатель, глядящий на деревню с окрестного пригорка, с трудом распознал бы здесь место обитания человека, не сумев разобрать зарытые под снегом карликовые домишки и косые заборы. Лишь дым из печных труб, зигзагами возносящийся к низкому небу, выдавал расположение деревни.
Каждый местный житель знает, что непогода в этих краях может настигнуть в самый неподходящий момент. Бывало, идешь неспешно домой из лесу, собрав дрова и радуясь приветливому солнцу, как происходит чертовщина. Свет в мгновение ока сменяется мглой. Протоптанная дорожка сливается с ровным полем.
Многие путники рассказывают одну и ту же историю. Вот они шли по направлению к деревне – до нее оставалась какая-то сотня метров по прямой, как вдруг начинала свирепствовать буря. Деревня подобно миражу растворялась в снежных волнах, до нее никак нельзя было дойти. Пройдены сто, двести, триста метров, километр… Где же деревня? Она исчезла! Позже выяснялось, что путники сбивались с пути и как заколдованные бродили кругами рядом с деревней.
От местных стариков можно было услышать немало притч и сказаний, связанных с буранами. Кто-то верил, что это проделки злых духов, а кто-то пытался в угоду времени найти рациональное, материалистическое объяснение природным аномалиям. Как бы то ни было, русская пословица про не видящих дальше своего носа в этих краях казалась неуместной иронией – случается, что в настоящий буран сложно увидеть что-либо и у самого носа.
В деревне располагалась единственная на всю округу старшая школа. Старшеклассникам из соседних деревень приходилось преодолевать каждый день по несколько километров, чтобы добираться до занятий. Весной и осенью – шли пешком, зимой – на лыжах, единственном виде «транспорта». В любом случае дорога в школу требовала больших усилий от ребят. Часто они приходили обмякшие, продрогшие, уставшие и изрядно проголодавшиеся. Тут никакая немецкая грамматика в голову не шла…
Но ни природные бедствия, ни житейские сложности не могли заставить Раису Ароновну разлюбить эти места. Еще не прошло и года со дня переезда и начала работы в сельской школе, а она ловила себя на пугающей мысли, что уже почти не скучает по родному дому. Чувство внутренней свободы, которое ей подарила провинциальная жизнь школьной
Обмотанная в теплый платок из козьей шерсти, купленный за бесценок на колхозном рынке в райцентре, Раиса Ароновна шла, скорее, почти бежала вдоль улицы, возвращаясь с почты. Не найдя писем от родных, учительница расстроилась, но попыталась убедить себя в том, что корреспонденция не доходит из-за непогоды. «Может, занесло дорогу? А может, письма где-нибудь затерялись?»
Когда к вечеру окрепший морозец стал больно покусывать и царапаться, Раиса Ароновна сильнее затопила печь, чтобы дом прогрелся как следует. С детских лет прожившая в городской квартире, поначалу она с трудом привыкала к превратностям сельской жизни. Но сейчас чувствовала себя вполне уверенно, умея не только развести огонь, осторожно подбрасывая поленья в печь, но и в целом вести домашнее хозяйство.
«Как жаль, что бабушка, мама и Генриетта Марковна не могут увидеть здешнего единения человека с природой. Хотя, наверное, доктор Рубинштейн не поняла бы моей сентиментальности», – говорила сама с собой Раиса Ароновна, прокручивая в голове разные эпизоды из прошлого, которые она хранила и лелеяла в своей памяти так же бережно, как человек, странствующий по пустыне, дорожит запасами воды в походной фляжке.
Хотя работая с учениками, общаясь с другими учителями, перебрасываясь парой-другой слов с соседями и местными колхозниками, Раиса Ароновна по-прежнему оставалась одинокой. Ее нельзя было назвать скрытной или нелюдимой. Отнюдь. Но, как и в прошлой, харьковской, жизни у женщины не появилось близких друзей. Любые знакомства оставались поверхностными и не переходили в разряд чего-то большего, сердечного.
Несколькими годами ранее, в один из январских вечеров сорок девятого года Фейга Давыдовна со свойственной ей откровенностью выдала Генриетте Марковне прямо в лицо, что той следовало бы идти в прокуроры, ведь «у прокурорских тоже нет сердца». Генриетта Марковна, еще не свыкшаяся с топорной и обидной прямолинейностью Раиной бабушки, опешила от такого заявления.
Эстер Аркадьевна, снимая пальто в прихожей и уже с порога услышав во всех смыслах громкое заявление матери, умоляюще застонала:
– Мамэ, прошу тебя, не шути так. Мы тебя любим и прощаем, они не простят.
Когда Эстер Аркадьевна обращалась к матери по-еврейски, «мамэ», Фейга Давыдовна понимала, что дело обстоит серьезно и стоит сбавить обороты. «Ну что же, значит, не будем поминать всуе этих ваших прокуроров», – решила она.
Рая была бы крайне удивлена, если бы воочию увидела перемены в характере и манере общения постаревшей бабушки с другими членами семьи. Несмотря на то, что с момента их последней встречи прошло не так много времени, этого оказалось более чем достаточно, чтобы характер Фейги Давыдовны кардинально преобразился, надломился. Нечастые письма от родных, в последнее месяцы и вовсе ставшие большой редкостью, мало что могли сказать о произошедших переменах.
Конец ознакомительного фрагмента.