«Ракета» выходит на орбиту
Шрифт:
— О каком, позвольте, облике? — переспросил Кузьма Васильевич.
— О моральном, или, если хотите, об аморальном, — отвечала Дагмара.
— Это, пожалуй, другой вопрос, — возразил Прохор Степанович. — Нужно ли его сейчас обсуждать, пусть решают члены партбюро. Что же касается «Ракеты», то мы выяснили всё необходимое. Благодарю всех, принявших участие в обсуждении: докладчика, его товарищей, конечно, и тебя, Валерик. Все приглашённые свободны. На несколько минут попрошу задержаться вожатых и комсомольского секретаря.
Мы вышли. Я остался ждать Диму. Мне было не
— Слава, Дагмара там размахалась запиской, которую Света мне писала ещё месяца три назад. И откуда она эту записку выкопала? Но ведь ты знаешь, как по-хорошему мы дружим со Светой.
— Ничего, Валерик, всё образуется, — сказал я. — Не болтай лишнего. Иди, а то дома беспокоятся.
Ждал я Диму, пожалуй, не меньше часа. Или время так долго тянулось…
Когда он наконец вышел, то был взъерошен и сердит. Мы молча спускались по лестницам. Только на улице Диму наконец прорвало.
— Анюта сказала ей, что она просто сплетница, ничего не понимающая в детской душе — это её глубокое внутреннее убеждение, — и напомнила, что писал Добролюбов.
— Добролюбов?
— Прохор Степанович даже попросил повторить эту цитату. Я не помню точно, но примерно так: «Всякий, кто поступает против внутреннего своего убеждения, есть жалкая дрянь и тряпка и только позорит своё существование».
Он сжал мне руку и, уже улыбаясь, добавил:
— Эффект был потрясающий, хотя Анюта только цитировала классика. «Дрянь и тряпка!» И ещё добавила, что ей противно работать со своей бывшей подругой.
Ну, Анюта, это здорово!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ
Рассказывает Костя Марев
Конечно, у меня и раньше бывали дни рождения. В каждом году есть 13 декабря. Но это мало кого интересовало. Разве мать побольше поплачет в этот день да скажет: «Вот если бы твой отец был жив». Мама говорила, что у отца были «золотые руки». День рождения у меня всегда скверный. Ведь это одновременно и день смерти отца. «Такая судьба», — говорила мать. А вышла она снова замуж, отчим оказался пьяницей и перестал меня бить только года два назад, когда я с ним насмерть схватился из-за матери. Тогда-то он попортил мне ногу, я до сих пор немного прихрамываю.
В прошлом году 13 декабря мне выдали паспорт. А в этом я и не думал о дне рождения.
Первым мне неожиданно напомнил Васенька Меньшов, по дороге в школу.
— Стукнуло сегодня семнадцать? Полагается отметить. Выпьем вечерком. Приглашаешь?
— Приглашаю, — говорю. — Пей сам, за своё здоровье.
Очень он мне противен стал.
— Ах, какие мы теперь гордые. Не подходите, нам поручена швабра.
Хотел я ему всыпать. Потом решил не портить себе и так плохого настроения. А главное, откуда он о моём дне рождения узнал? Раньше-то не интересовался.
— Ладно, — говорит он. — У меня в портфеле десять пластиночек, возьми, что выручишь — пополам. Я тебе
Бывало, правда, продавал я его пластинки, нацарапанные на рентгеноплёнке, но не захотелось снова мараться.
— Ладно, — говорю, — продавай сам — вся выручка тебе. Можешь, если хочешь, и за моё здоровье выпить, а пока проваливай.
На этом и расстались. Но кто же всё-таки напомнил о моём дне рождения? Вскоре я узнал всё.
Началось с того, что нянечка тётя Валя заторопила: «Константин, тебя Фёдор Яковлевич спрашивал…» Она никогда не звала меня Кокой, а, всегда Константин, выговаривая имя по-своему, вроде Кистантин.
Я не пошёл по классам проверять репродукторы, а поднялся прямо в актовый зал.
В рубке гремел голос Фёдора Яковлевича. Увидев меня, он загудел:
— Почему без швабры и тряпки? Немедленно прибрать в рубке!
— Фёдор Яковлевич, разве вы не знаете? Мне не разрешают сюда. Меня же отсюда выгнали.
Тут подскочил Валерик.
— Иди, Костя, — зашептал он быстро.
Значит, можно?! Значит, пустили снова!
— И чтобы в твоё дежурство была хирургическая чистота, — раздался голос Фёдора Яковлевича.
Внизу у библиотеки я чуть не сшиб Сашу Коренькова. Саша потянул меня за руку и вложил в неё, я даже сначала не поверил, свой деревянный портсигар, приёмник, смонтированный на полупроводниках.
— Бери, — сказал он, — только не роняй, теперь он твой, совсем.
Я сунул портсигар в карман и сдавил ему руку. Никогда не подумал бы, что такие ребята есть среди семиклассников. А наверху, куда я примчался со шваброй и тряпкой, меня ждал ещё подарок.
Слава протянул кулёчек и сказал:
— Светлана сейчас выздоравливает и проходит под руководством тёти Нины курс кулинарных наук.
В кулёчке оказались пирожки, ещё тёплые. Даже Фёдор Яковлевич не отказался попробовать вместе со всеми.
— Смотри, Костя! — сказал он негромко. — Пусть этот год будет у тебя умнее, чем прошлый.
А Петька важно поднял правую руку:
— Бокал шампанского за именинника.
Я молчал. Мне так хотелось отблагодарить и Валерика, и Свету, и Петьку, и Славу, и, конечно, Фёдора Яковлевича, и вовсе незнакомую тётю Нину. Тут я вспомнил про дело. Фёдор Яковлевич знал, конечно, за что меня и Васеньку выгнали из рубки. Но он с первого же дня требовал не только от Саши, а почему-то и от меня, чтобы в классах каждое утро проверялись репродукторы. Я замечал, что «Ракету» очень хорошо слушают по субботам, — интересные передачи. Ну, спортсмены ещё по вторникам — Наташу. А в остальные дни бывали случаи, особенно перед контрольной, выключают радио и шумят — кто о чём — до звонка.