Ракеты и подснежники
Шрифт:
– - Не выставлял, -- подтвердил он спокойно.
– - У меня этот параметр держится железно в допуске. Чего его трогать? А что у тебя там делается, пусть твоя и болит голова. Не вали на здоровую.
– - Здоровая! Да ты понимаешь или нет? Когда у тебя параметр на пределе допуска, мой уже летит к черту. Понял?
Буланкин повернулся к Ивашкину.
– - Собственно, чего тебе надо?
– - спросил он с плохо скрытой холодностью.
– - Откуда тебе это известно? Сорока на хвосте принесла?
– - Верблюд на ухо шепнул! Ты, говорит, посмотри: не у него ли? Ну и посмотрел, проверил...
– - Совать нос -- рискованно, можно потерять его, -- сверкнул глазами Буланкин.
– - Понял?
– - Нет, не понял одного: когда перестанешь безобразничать? А еще так сделаешь, не оставлю даром!
Он повернулся, пошел к кабинам.
Да, Андрей Ивашкин, тихий и вдумчивый... Не только, выходит, умеет незаметно, спокойно возиться у своей аппаратуры, терпеливо сносить домашние невзгоды. Правду говорят: чтобы узнать человека, не один котел каши надо с ним съесть. Должно быть, и для всех эта решимость Ивашкина явилась полной неожиданностью. Даже для самого Буланкина: он сидел понурив голову, закусив нижнюю губу.
– - Пугали лес палками!..
– - огрызнулся он.
Когда Ивашкин скрылся за бруствером, Юрка поднялся, вздохнул. Лицо было каким-то сумным, брови развернулись под углом.
– - Неймется тебе, битому... Смотри, палка-то имеет два конца. Пока она бьет тонким, но может и толстым... Больнее будет.
Он тоже зашагал из курилки. За ним, бросая окурки в яму, один за другим потянулись офицеры. Последними уходили мы с Ореховым. Я перехватил ухмылку Буланкина: он будто хотел сказать: "Плевал я на вашу демонстрацию!" Странно, как это он промолчал, не огрызнулся? Трудно плевать на всех? Трудно, когда начинаешь понимать, что становишься нежелательной персоной. Чудак, достукается окончательно!..
Несколько раз собирался поговорить с операторами о сдаче экзаменов на классного специалиста и все откладывал. До приезда полковой комиссии, которая принимала экзамены, оставалось по графику меньше месяца. Сам главный инженер Стрельников возглавлял ее. Он славился своей дотошностью, и на авось у него еще никому не удавалось проскочить. "Под корень режет инженер-майор, и только!" -- сокрушались солдаты. Чтоб исключить всякие случайности, я и хотел выработать с операторами твердый план подготовки. Дальше откладывать было уже невозможно. Еще вчера, ложась спать после очередного сидения за расчетом прибора и отрывая листок календаря, решил: все, завтра соберу.
Вошел в казарму. Дневальным у тумбочки в коридоре стоял Елисеев. Вид у оператора был скучающий. Завидев меня, он заметно приободрился, вскинул руку к шапке.
– - Сержант Коняев и операторы на месте?
– - Нет, на ужине.
Я остановился в раздумье: уйти и вернуться позднее? Но в это время Елисеев радостно осклабился, показывая крупные, как лопатки, зубы с широкой щелью впереди.
– - Демушкин приехал, товарищ лейтенант.
– Где?!
– - В казарме, на ужин не пошел.
У меня екнуло сердце. Хотя я знал, что Демушкин приедет со дня на день, все же возвращение его из госпиталя оказалось непредвиденным.
Кровати операторов размещались в дальнем левом углу казармы. Здесь было темновато, но я сразу увидел Демушкина:
– - Здравствуйте, Демушкин!
Он поднялся, радость и вместе с тем смущение появились на лице.
– - Как здоровье, самочувствие?
– - спросил я, выслушав его рапорт.
– - Да вы садитесь!
Расспрашивая его о госпитале, пристально рассматривал, стараясь понять, изменился ли он. Те же короткие непокорные волосы, лицо бледное, щеки совсем впали и будто присохли к челюстям. Жалость шевельнулась во мне: и ты, Перваков, виноват, что он угодил в госпиталь!..
– - Сам не знаю, как тогда получилось, чумным был, -- произнес Демушкин и опустил голову.
– - Всем неприятности принес...
– - Читаете? А что?
Покраснев, он протянул книгу. К удивлению своему, я увидел учебник по радиотехнике. Это оказалось совсем неожиданным.
– - Нравится?
– - в замешательстве проговорил я и поправился: --Понимаете?
Учебник предназначался для студентов техникума, и читать его "безнадежному" Демушкину, мне показалось, -- занятие бессмысленное и ненужное.
– - Не все понятно, -- признался он со вздохом и потупился.
– - Но хочу изучить, товарищ лейтенант.
– - Вам нравится наша техника? Быть оператором нравится?
Что-то вдруг произошло с Демушкиным: он словно весь загорелся изнутри, белесо-голубые глаза лихорадочно вспыхнули и сузились. Горячо заговорил:
– - Нравится. Очень! Шкафы, лампы, жгуты проводов... Как-то ток идет, бежит, делает работу, какая и человеку не под силу! Импульсы чуть дышат сами, но, поди ж ты, управляют такой махиной -- ракетой! Чудно! А экраны! Мерцают, переливаются, будто ночное небо звездами. Бывает, задумаюсь об этой технике, все представлю -- и аж дух захватит!..
Он осекся, вероятно устыдившись сорвавшегося откровения, и замолчал.
Что ж, какие-то "странные" проблески у солдата видел не только Коняев. И тем не менее моя прежняя решимость -- исправить свою ошибку и перевести его в стартовый расчет -- вдруг поколебалась. Во всяком случае, не сейчас же думать об этом!..
– Это хорошо, Демушкин, -- начал я, подбирая слова, -- что нравятся и техника и специальность. Однако у вас не получается.
Он вздрогнул, робко взглянул на меня, но не ответил.
В коридоре застучали сапоги, послышались смех и говор: солдаты возвращались из столовой. Подошел Коняев.
– - Товарищ лейтенант, по-моему, Демушкину лучше к стартовикам, --сказал он бодро.
– - Честное слово, у Христа за пазухой и то хуже...
Солдат по-прежнему молчал, только чуть сгорбился. Я увидел, как глаза его наполнились слезами. Коняев понял мой осуждающий взгляд. Нет ли тут предвзятого? Что-то ты, Коняев, стараешься упорно спихнуть его в стартовики. А ведь он такая же безотцовщина, как и я. Родителей у Демушкина не было: мать погибла во время боев на Курской дуге -- три раза их деревня переходила из рук в руки, -- отец не вернулся с фронта, и Демушкин жил в детдоме, потом у старшей сестры, которая отыскалась уже после войны. Я пожалел в душе, что затеял этот разговор, да еще в первый день после госпиталя. Вокруг нас собрались солдаты.