Рама для молчания
Шрифт:
Процитируем другого русского гения:
«Первое свойство ума, которое я установил, – это чрезвычайное сосредоточение мысли, стремление мысли безотступно думать, держаться на том вопросе, который намечен для разрешения, держаться дни, недели, месяцы, годы, а в иных случаях и всю жизнь. Как в этом отношении обстоит с русским умом? Мне кажется, мы не наклонны к сосредоточенности, не любим ее, мы даже к ней отрицательно относимся.
Следующее свойство ума – это стремление к истине. <…> Во-первых, стремление к приобретению новых истин, любопытство, любознательность. А другое – это стремление постоянно возвращаться к добытой истине,
А у нас прежде всего – это стремление к новизне, любопытство. Достаточно нам что-либо узнать, и интерес наш этим кончается. («А, это уже все известно».) <…> Истинные любители истины любуются на старые истины, для них это процесс наслаждения. А у нас – это прописная, избитая истина, и она больше нас не интересует, мы ее забываем, она больше для нас не существует, не определяет наше положение. Разве это верно?»
Этот гений – Иван Петрович Павлов. Лекция «Об уме вообще и русском уме в частности», прочитанная в 1918 году, когда свойства русского ума с его стремлением к новизне и нежеланием сосредоточиться вылились в стихию Гражданской войны.
И понятно, почему так распространено сравнительно легкое намерение «И в просвещении стать с веком наравне» (вот и станешь, обегав галопом по Европам и нахватавшись поверхностных знаний, точнее, сведений), а формула трудного пути «Учусь удерживать вниманье долгих дум» выветривается из русских голов. Самое большое усилие воли требуется для мысли. Больше, чем для геройского действия.
А мы, следуя завету И.П.Павлова, будем и впредь любоваться старыми, но (простите за тавтологию) не стареющими истинами.
Пусть прописными.
Даже банальными.
Михаил Холмогоров Похвала занудству
Есть очень точное описание занудства. Зануда – тот, кто на вопрос «Как жизнь?» отвечает, как именно протекает его жизнь да еще с такими подробностями, что веселые весенние мухи дохнут от скуки. Живем-то мы, в общем, почти одинаково, но поскольку уже ХХI век на дворе, к чему привыкнуть за минувшее десятилетие едва ли успели, мы все по привычке торопим время: что-то нам еще покажут после бурного конца века двадцатого.
Самое скоротечное, как оказывается, – память. Мы это обнаружили в дни гайдаровских реформ, когда в русских магазинах, как на Западе, появилось ВСЁ. Правда, за деньги. Деньги, которые из пестрых бумажек превратились в собственно деньги. Тут и выяснилось, как быстро народ забыл о пустых прилавках и поговорке «Русский сервис ненавязчив: не нравится – пошел вон!». С такой же легкостью народ вскоре забыл о свободе и прочих своих правах.
Зануда помнит всё. И настолько, что особо выдающиеся из них получают от богов дар предвиденья. Да что толку-то? Первая известная в мировой истории зануда жила в городе Троя. Звали ее Кассандра.
До чего ж она надоела современникам! Как потом, века спустя, Иисус Христос, Галилео Галилей, Джордано Бруно, Джордж Оруэлл, Андрей Амальрик, академик Сахаров.
Правда, инквизиторы, которые отправили Бруно на костер, тоже были изрядными занудами: Джордано и сбежал в науку от их догматического занудства. Да и наш советский Торквемада товарищ Суслов отличался этим же качеством, усугубленным ритуальностью. В селе, где он вырос, признаком достатка были галоши, устланные
Поэзия – дело кропотливое, и сам Пушкин проложил путь к занудству: «Учусь удерживать вниманье долгих дум». Вот попробуйте: тут же увидите, какой силой воли удерживается продолжение хотя бы одной мысли до логического конца – вечно нас что-то отвлекает, срочное, сиюминутное. В конце концов, и пастернаковское «Во всем мне хочется дойти до самой сути» – тоже, доложу вам, песнь занудству. А, как ни дико звучит для обывательского слуха, без этого нет творческого труда. Вспоминается изложенное канцелярским, нарочито канцелярским и, разумеется, занудным языком пушкинское определение вдохновения: «Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных». Другой зануда и тоже поэт Владислав Ходасевич дал в статье «О чтении Пушкина» довольно пространный комментарий к этой фразе.
Занудство, оно же тщательность, входит как непременное требование в состав некоторых профессий. Редакторство, например. Когда явилась столь чаемая свобода слова, издатели сгоряча поувольняли редакторов, благо рынок позволял, даже подталкивал избавляться от балласта. Это ж, дескать, они, редакторы, зажимали рот правде, резали по живому сокровенную мысль, ну, и так далее. Вот теперь-то вздохнем. Вздохнули. И захлебнулись в прорвавшемся потоке словесных нечистот. О массовой безграмотности и невежестве и не говорю. Не такой уж балласт эти зануды со своими требованиями – помимо цензуры политической (на что, кстати, существовал над редакторами так называемый главлит) редакторы предъявляли требования эстетического характера. То, что обиженные авторы называют вкусовщиной. Так в идеале редактор и должен обладать хорошо развитым вкусом, а желательно еще – врожденным поэтическим слухом.
Ни один автор не гарантирован от ошибок, даже если по второй профессии сам редактор. Мы же полагаемся на память. Но она материя тонкая, а посему рвется в самых неожиданных местах. Тут же дыру заштопывает фантазия. И вот результат: однажды ляпнул в печати, будто над «Метрополем» врубелевская… нет, не принцесса Греза, а с какой-то стати царица Савская. Навеяло с полузабытых страниц Библии. Или вот: в своем романе «Жилец» я зачем-то отдал Советскому Союзу Кишинев за пятнадцать лет до его «добровольного» присоединения. Просто событие это не удержалось в памяти, а столица Молдавской ССР на карте впечаталась в сознание с детских лет. Вот один зануда и поймал меня на этой ошибке, за что ему от меня искренняя благодарность. В критическом запале он уличил меня в том, что чекисты занялись самоедством лишь в тридцатые годы, а до того берегли свои драгоценные кадры. Но тут сошлюсь на авторитет графа А.К.Толстого, признавшегося, что в «Князе Серебряном» он умышленно сдвигал времена правления Ивана Грозного.
И занудству есть свои пределы. Помнится, когда в школе проходили «Горе от ума», легко и бездумно выработалось презрение к Молчалину с его формулой «Умеренность и аккуратность». А через год стали проходить стереометрию, где от нас в первую очередь и потребовалось: умеренность и аккуратность. Качества эти даже в стремительном хоккее уместны. Один раз в жизни был на матче, и самое яркое, что запомнилось, не голы, а крик Анатолия Фирсова партнеру Юрию Моисееву:
– ТщательнЕе, Юра, тщательнЕе!