Раненый город
Шрифт:
7
Брошенная хозяевами трехкомнатная квартира, в которой мы обитаем, неплохо обставлена, и, несмотря на визит молдавских волонтеров или других грабителей, которые унесли из нее бытовую технику, продолжает иметь зажиточный вид. Хорошая мебель, ковры. Объемистый книжный шкаф, а в нем хорошо подобранная библиотека, кое-что из которой с наступлением относительного затишья мне удалось полистать. И, что ценно для нас, — в стенных шкафах коридора и в мебельной стенке в зале полным-полно чайных сервизов и разной другой посуды. Мы ее не моем, а швыряем после использования в те же шкафы, откуда берем.
В трех подъездах дома жильцов ни души, и только в дальнем, четвертом, пара почти не ходячих стариков-пенсионеров и с ними симпатичный мальчонка трех лет — Антошка, судя по всему, круглый сирота. Бежать от войны им было не под силу и некуда. Они тоже у нас на довольствии. Обычное дело. Точно так же, как мы, соседний отряд помогает одинокой бабке с неходячим сыном-инвалидом… По мере удаления от линии соприкосновения сторон оставшихся в своих домах и квартирах жителей становится все больше. В самом центре города люди на улицах не редкость. В последнее время возобновилась торговля на рынке. Но это в одном-двух километрах от передовой. А в нашем квартале, который три недели подпрыгивал от грохота, пока румынва в двухстах метрах отсюда рвалась в центр и непрерывно колошматила по нам, нервы у самых твердых людей не выдержали, и остались только самые безнадежные. Вспомнив о них, спрашиваю Тятю:
— Ты продукты мальцу и старикам оставил?
— А как же! Будь покоен, Федя еще с утра отнес!
Вот, значит, откуда несли Кацапа черти, когда он мне соболезновать попер!
Шторы на окне в зале плотно задернуты, потому что оно выходит на сторону, опасную в плане обстрела, хотя и здесь стекла еще целы. В соседней комнате из разбитого окна на землю у нас оборудован настил, по которому можно быстро покинуть квартиру при шухере. Через это угловое окно, разбившееся при падении мины у торца дома, в квартиру сначала влезли Кацап с Гуменярой, а потом привели остальных, убедительно расписав ее удобства и фаршировку.
Нас не интересуют сохранившиеся предметы роскоши и быта. Нам просто надо где-то отдыхать и что-то есть. Это не первая наша квартира. Из двух других, выев все, что там было, мы ушли, заколотив за собой крест-накрест двери. Обычная практика в Бендерах. Отделение Сержа и Жоржа обитает в такой же до нас вскрытой и обворованной квартире этажом выше. Ее богатство составляли подсолнечное масло и мука, уже закончившаяся по причине неограниченного выпекания лепешек и пирожков собственной конструкции. Хороши же они были с нашим медом!
Мы возлежим на мягких, еще даже не очень грязных кушетках и креслах, попиваем коньяк и ведем светские беседы. Общего разговора уже нет. Темы разные, но все они так или иначе вертятся вокруг войны, перемежаясь ностальгическими пассажами. Есть у нас любители поговорить и о женщинах — не особо душевно, но весьма сочно. Но доказать свои истории делом у донжуанов пока не выходит. Квартал пуст, и после того как батя с Горбатовым навели
Дунаев мостится возле меня, вопросами пытать будет.
— Может, правда мир заключат?
— Может. Мули что-то последние дни квелые.
Остальные охотно подхватывают:
— Да, б! Даже спустили нам пару номеров, за которые раньше устали бы отхаркиваться!
— Лейтенант, тебе взводный что говорил? Правда ли, что последний раз два десятка румын ухлопали?
— Правда. И еще больше раненых. Ещё сказал, что старлея, командира ОПОНа, тоже ранило.
— Ого! Дали им просраться!
Про себя в который раз думаю: по результатам неожиданно крупный бой вышел. В обычных стычках потери сторон исчисляются единицами. А все потому, что фактически три связанных между собой столкновения, одно за другим, произошло. И все три мули проиграли. Первое случайно, второе — по дурости, а третье, с беготней через пристрелянные нами улицы и парк, вообще с их стороны было самоубийством. По раскладу не было нам счастья, да ночная неразбериха помогла. И тут же возвращается боль за своих потерянных друзей.
— Опоновцы из шестерки там что, тоже приложились?
— Нет, просто досталось на орехи. Полез доставать раненых из-под обстрела. Потом едва самого достали.
— Порядочным людям часто не везет!
— С их порядочностью им всем одна дорога! Проводим их туда с песней!
Семзенис, размахивая рюмкой, начинает гнусным голосом петь:
Пьятнадцать молдаван на сундук мьертвеца, йо-хо-хо и бутылка водки, Пей, и румыны им помогут тебья довести до конца, йо-хо-хо и бутылка водки!Еще и акцент у этого песенника спьяну появился! В ушах свербит. Непроизвольно оглядываюсь в коридор, где на двери в уборную висит листок с грозной надписью «Не срать!!! Командир убьет!» и криво намалеванным под ней черепом со скрещенными костями. Прямо-таки «Веселый Роджер».
Ниже листка дверь тоже исписана. Ровными, почти каллиграфическими штрихами фломастера на ней наведено: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о засоренном клозете». И подпись: «Почти Шекспир». А еще ниже решительные вензеля грозят: «Все засранцы и писатели, портящие чужую собственность, будут расстреляны по моему приказу. П. М.» У самого пола последний, корявый «ответ Чемберлену»: «Сам писал — сам и стреляйся!!!» Чистая булгаковщина.
Тут в коридоре возникает небритый и довольный Федька в черном головном платке-бандане. Когда это он успел до ветру выскочить и эту свою гордость нацепить? Обрадовался, что Али-Паши нет, взводный эти неуставные штучки ненавидит. Совершенно пиратского вида морда… Эх, какое фото опять пропало! Кацап ступает на порог и общее ржание оглашает кают-компанию нашей севшей на мель «Испаньолы».
— Хорошая песня о вреде запойного пьянства в боевых условиях! — хихикает Тятя.
— Не нравится мне эта песня, — отвечаю. — Не хочу, чтобы еще кого-то из нас довели до конца, ни после водки, ни после коньяка тем более! Известно также, что не все молдаване — мули и не все мули — молдаване. А ну, ты, скальд-недоделок, меняй слова с пораженческих и политически вредных на правильные и наступательные!