Раненый город
Шрифт:
Для них это — откровение.
— Ну-у!
— Вот вам и ну! Я просто скажу: АК-74 — это оружие не солдата, а убийцы. Глупое подражание американцам, воевавшим против полураздетых вьетнамцев. А мы с какими партизанами, с каким безоружным народом собирались воевать? В настоящем бою с ним солдат наполовину безоружен. Можно больше патронов с собой взять, говоришь? Ну, скажи, на фига тебе больше патронов, если ни одним из них ты врага поразить не можешь?!
— Так зачем тогда его на вооружение приняли?!
— Не знаю. Могу думать только, что из-за нашей любимой доктрины общевойскового боя. В расчете на то, что воевать придется только в большой войне, где заранее все расписано и организовано. Бежит солдат с автоматом, а рядом пулеметы и пушки с минометами, да поспешают могучие танки! Сверху авиация летит, как на парад, бомбы кидать. Делать ну просто ничего не остается, кроме как отстреливать сумасшедших врагов, кто из окопов выскочит от всего этого в ужасе. Только
— Ну ты намалевал картину! — от такого попрания авторитетов удивленный миротворец переходит на ты.
— Картину?! А что, думаешь, в твоей российской армии не может случиться то, что произошло с нами? Я тебе не про живопись, а про жизнь и смерть… Ты ведь по городу ходил? Не заметил случайно, что приднестровские позиции разбиты намного сильнее румынских? Так спроси себя, какой ценой их удерживали и удержали? Чем за это, пока политики за рекой шушукались и каждый «лишний» ствол дать боялись, плачено?!
— Чего злитесь, я же не обидеть вас хотел, лейтенант!
— Я не злюсь. Я хочу, чтобы ты понял и прозрел сейчас. И увидел, как все здесь оказалось похоже на Отечественную войну. Когда у нас все было и все не там, где надо. Когда те, кто мог командовать, сидели в тюрьме, а кто не мог — командовали. Не надо прозревать потом, кровью в своих глазах и дырами в своей шкуре! Не для того нас с тобой рожали матери. Поэтому техника, полностью готовая к бою, должна быть на месте, в частях, а не в кармане у генералов, которые все раздумывают, применять ее или не применять. При таком подходе она гибнет не в бою, а на складах! Эта техника должна отвечать конкретным условиям боя и вооружению противника, а не выдуманной потребности тащить на солдатской заднице на полкило веса меньше! Захочешь жить, слона на горбу потащишь! А отвечать за то, куда и когда из нее стрелять, должен серый и небритый пехотный майор, а то и сержант. Вздорно думать, что они хуже и глупее генерал-майора, потому что сидят на передовой, а не в уютных штабах! И, самое главное, обманывать и зря успокаивать всех не надо. Нельзя казнить офицеров, которые в силу своего долга возражают и говорят об опасностях и ошибках. А иначе каждый раз будет, как здесь и как пятьдесят лет назад, когда немцы взводом пехоты и одной-двумя грамотно расположенными пушками уничтожали целые советские батальоны, а генералы по телефону бесновались: как же так, вас была тысяча человек с рогатками, а вы не справились с одним взводом с пушкой! Элементарной перестрелкой не в силах командовать, а под свои вселенские теории уже оружие подгоняют. Мы тебя облагодетельствовали, солдат! Теперь у тебя не просто рогатка, а с больно стукающим облегченным камнем!
Молчат.
— Из вас кто-нибудь потом в военное училище собирается?
Отвечают что да, конечно.
— Вот если поступите, вспомните мои слова. Там я, правда, не учился, но, как начался горбачевский бардак, стал искать военные учебники и читать. В книге по тактике, скажу, нашел все, за исключением этой самой тактики. Как действовать в условиях применения ядерного или химического оружия, там есть. Как выкопать ротный узел обороны землеройной техникой, тоже есть. Политподготовка, разумеется, разъясняется как важнейшая вещь для успеха в бою. Типовые схемы движения и атаки массой войск… А вот о том, как действовать, когда противник ни ядерного, ни химического оружия не применяет, какова обычная тактика пехоты, у которой просто ни черта нет — ни саперных машин, ни тяжелого оружия, ни заботливого командования, — там об этом не сказано. И о том, каковы конкретные особенности этой тактики в зависимости от местности, тоже ни гу-гу. Одни общие слова. На кой ляд мне знать про кубометры копания ротного узла обороны, если нет бульдозера и каждая лопата ценится, будто она из серебра? Зачем мне вся эта мудрость ученых генеральских голов, когда они не предусмотрели как раз того, что случилось: действий в самом обычном, а не вселенском конфликте, в условиях нехватки сил и средств, в условиях поражения! Тихой сапой вернулись к тому, за что получили в морду и потеряли миллионы жизней в сорок первом… Может, не везло мне с этими книгами, но из этой книжной тактики ничего здесь применить не пришлось. Учили меня
Еще помолчали. На такой ноте обрывать разговор нехорошо. Угощаю их сигаретами, и, когда вновь спрашивают, как националисты били город артиллерией, отвечаю спокойно:
— Нет, этого я подтвердить не могу. Артиллерию средних и крупных калибров национальная армия в городе применять избегала. Грех напраслину возводить. Иначе был бы вообще ужас. Достоверно знаю всего о десятке выстрелов по жилым домам — и те либо по пустым, либо попали случайно. Ну, конечно, на Шелковом районе и в Борисовке, которые подальше от дорог и согласительных комиссий, они резвились круче, но про это я говорить не могу. Залпы слышал, но куда они ложились, не видел. А у нас все, что вы на Первомайской видели, натворили малокалиберные пушки, минометы-восьмидесятки и пулеметы густым огнем. Только крыша сверху провалена стодвадцатками, которые румыны тоже пускали в ход в самом крайнем случае. А мы, приднестровцы, не имея ничего, кроме автоматов, артиллерию применили бы с огромным удовольствием, да пушка была всего одна.
— Как одна, на весь город?
— На весь ли — не знаю, но на полгорода точно. И два миномета. Против двадцати четырех румынских…
В этих беседах российские солдатики всех нас, приднестровцев, называют гвардейцами. Так запало им в голову. Почему? Мы ведь не гвардейцы. И не увидеть уже нигде первоначальную приднестровскую гвардию, ее истекшие кровью, затравленные, расформированные и переформированные батальоны… Но дух гвардии пережил ее плоть. Он продолжает кипеть в нас, горячих осколках этой войны, на которой мы его нахватались. Мы не были гвардейцами батальонов Костенко и Воронкова, [65] но мы мечтали быть ими, равнялись на них. Наверное, этот дух еще продолжают чувствовать миротворцы, и, обращаясь к нам как к гвардейцам, они в чем-то правы…
65
Василий Афанасьевич Воронков — командир первого, Дубоссарского батальона гвардейцев Приднестровья (этот батальон также называли Тираспольским), погиб 3 марта 1992 года в бою на территории захваченной националистами российской воинской части в Кочиерах.
Впрочем, долгие ночные разговоры с миротворцами не так уж часты. Чаще с ними перекидываются всего парой слов или подкалывают: «Так от чего и от кого там ваша Россия объявила независимость»?
95
Поздней ночью, вернувшись в комендатуру, поднимаюсь к себе в кабинет и ложусь спать на сдвинутых вместе столах, ногами к окну без стекол, на котором одна только перебитая в нескольких местах решетка. Все как месяц назад. Только было это в шести или семи кварталах отсюда, над головой там висел не простреленный Маркс, а какая-то засиженная мухами дешевая репродукция с цветами. Не было решетки, и рядом не ждала терпеливо своего часа противотанковая мина… Не такая уж большая разница… Все в жизни повторяется, как грязные столы перед разбитым окном. И на противоположных сторонах вражды столы эти, словно отражая друг друга, одинаковы.
Утром, за час до развода новой дежурной смены, очередной вызов. Прибываем к пятьдесят второму дому по улице Пушкинской. Кто-то проявил излишнюю бдительность, заподозрил кражу в городской типографии. Никого и ничего не обнаружив, долго курим, чтобы не возвращаться до окончания дежурства в комендатуру. Не то прямо перед разводом можно еще куда-нибудь уехать.
У этого здания типографии, в пятом часу вечера девятнадцатого июня бендерская трагедия и началась. Накануне, восемнадцатого июня, парламент Молдовы принял резолюцию о разрешении конфликта с Приднестровьем мирным путем. Но войска Министерства обороны и Министерства внутренних дел Республики Молдова вокруг города были уже сосредоточены, операция по его захвату почти подготовлена. Ястребам понадобилась провокация. Здесь, у типографии, полицейские попытались захватить в плен приехавших из Тирасполя офицера контрразведки и гвардейцев, началась перестрелка, за которой последовали вылазки волонтеров из Варницы и Хаджимуса, диверсионных групп в самом городе, а потом «адекватные меры» армии и полиции Молдовы.
Вернувшись в гостиницу, позавтракал и подремал. Потом пошел под холодный душ. Выходя из душевой, понял: отдохнул и свеж. Появился Достоевский, раскидавший подчиненных по службе и работам. Не сговариваясь, пошли на наш старый передок. Он был для нас делом всей жизни, а теперь он — наша церковь. Не знаю как Серж, а я набираюсь здесь начавшего ускользать чувства общности и единения. Не с Богом, конечно… И не божественное откровение ждет здесь меня, а запоздалые и гаснущие сожаления о том, что могло родиться в этом единстве не умеющих кривить душами офицеров и солдат, сбыться чему было не суждено…