Раненый город
Шрифт:
— Слушай, как бы у меня проблемы не было. Иду вот и гадаю, наступил в говно или не наступил.
— Что так?
— Да все по жилищному обмену. Разрешил этому Редькину переволочь в одну из пустых комнат часть его барахла, а в другой начать ремонт, чтобы он легче мог переехать. Он прислал рабочих, которые вышибли полстены, чтобы сделать вместо обычного выхода на лоджию арку. Иначе жить не сможет, если не будет похоже на висячие сады. А теперь тихо все. Одесситы уже ехать хотят, а он тормозит, будто место «застолбил» и в остальном не заинтересован. Будет дальше тормозить, я пролететь с обменом могу, да придется его обратно выкидывать. А он, козел, уже зал разворотил!
— Я тебе с ребятами помогу. Только не обращайся к ментам — ни к этому дураку Кацапу, ни к Тяте. Ни к кому! Они в таких делах, кроме пуска
— Ты бы видел, сколько у него барахла! Одной только новехонькой обуви в коробках на целый взвод. А жена его, хвастаясь, что рассказывает! Одному сыну квартиру в Киеве купили, а второму в центре Москвы коммуналку с одной старой соседкой, с перспективой на скорое расширение! Да и здесь, в Тирасполе, они недолго живут, а квартира их вся в импортной плитке и паркете. Мебель — будь здоров! Разве что позолоты с гербами не хватает!
— Я же сказал, заметано! Не сладишь с ним, сразу ко мне, а остальным — молчок! Посмотришь, где его хитрость и барахло будут!
— Спасибо, Серж!
— Не боись, рохля! Только чтоб сопли не жевал! Я должен буду знать сразу.
На том и порешили. Сразу стало легче. Чему быть, того не миновать… Камов ходит, укоризненно качает головой и ахает, чего это я полностью «забил на все болт». Возмущается, что так нельзя. Можно. Какого черта мне мучить себя служебной ответственностью за бесчисленные бумаги, кроме нескольких «подстражных» дел? Да и по тем сроки продлены. Или уеду или нас сменят, не мне направлять их в суд…
Если считать с самого начала, три с половиной месяца здесь прошло. Прохладны стали ночи. Уже срываются, того и гляди зарядят надолго осенние дожди. С одной стороны, посмотришь, пролетели эти месяцы, будто в один день, а с другой — прошла вечность, и она продолжает тянуться, как резина, с тех пор, как кончилось время надежд. Глядишь назад — страшновато было, но была цель. А сейчас ее нет. Нас больше не убивают, но мы разваливаемся и опускаемся, теряем такую прочную, казалось, между нами связь, морально идем в разнос. Ничего не изменилось в Молдове, и в Приднестровье стало только хуже. Непризнанная республика отстояла свою независимость. Не только от преступного кишиневского режима, но и от тех своих граждан, кто совсем не такой видел свою и ее судьбу.
Ещё грохочут победные барабаны, звучат оптимистические заявления. Славят рядовых защитников, превозносят мудрых руководителей городов, чинов Управления обороны, политиков. Но офицеров, на деле проявивших способности, руководивших людьми и боями, тех офицеров, без которых наши лидеры разбежались бы в два-три дня, — упоминать избегают. Приднестровской истории не нужны Богданов, Ширков, Астахов, Егоров. Не нужен даже майор Воронков, погибший так рано, что его никак не заподозришь в потенциальной угрозе для власти. Не будь подполковник Костенко персонально назначен на место главного предателя и маньяка, в неизвестность ушел бы и он. Туман забвения сгущается вокруг.
Как же все-таки мелки политики, какая трусливая, злая, эгоистичная шушера забралась наверх за десятилетия существования и разложения СССР! Возможно, она забралась туда ещё при царе. Революция ничего не изменила. Использовав народный взрыв, одна холера сменила другую. С крахом Союза на её место пришла шушера третья. Раз за разом они кончают страну. Даже хорошие поначалу люди, такие как наш президент Игорь Смирнов сникают, перерождаются в этом засилье, начинают волками жить, по-волчьи выть.
Русские солдаты и офицеры по самой природе своей не путчисты. Не было такого в нашей истории. Нужно долго и жестоко издеваться над ними, чтобы они поднялись и изобразили что-то отдаленно похожее на попытку переворота. Но никогда не доводили они его до конца, всегда были готовы поверить очередным заверениям, и возвращались к своему делу — Родину защищать. А их потом в спину жестоко и мстительно убивали.
Если то, что произошло у нас в Молдове и Приднестровье, является правилом для всей огромной страны, тогда понятны всеобщие опустошение и бардак. А оно похоже на то. Чем больше мнила о себе наша российская или советская власть, чем больше она боялась внешних врагов, тем страшнее преследовали человека с ружьем за любое инакомыслие. Тем упорнее лепили из офицеров и солдат болванчиков. Видя такое систематически плохое отношение верховных властей
Мы как-то сели, начали считать, сколько же всего людей, вооруженных и мирных, со всех сторон полегло в необъявленной приднестровской войне. Получилось, по разным прикидкам, в пределах от трех до пяти тысяч. Потери молдаван, по общему мнению, были больше, чем у нас. Прежде всего за счет того, что они постоянно имели на передовой намного больше людей, стремились наступать при плохом командовании и низкой дисциплине. Это и вело к потерям. Но если учесть на нашей стороне жертвы населения подвергшихся нападению городов и сел — тогда потери равны. Может быть, наши совокупные потери даже больше, чем у противника, что для обороняющейся стороны вывод неутешительный. Разумеется, это все субъективно и приблизительно. Общей, официальной статистики нет. [73] Возможно, никогда не будет. Кому она нужна, когда у власти с обеих сторон остаются те, кто в прямом ответе за всю эту кровь?
73
Статистика все же появилась. Ныне официально считается, что в ходе войны были убиты 344 и ранены 652 человек «конституционных сил» Молдовы. 24 военнослужащих России погибли за время осуществлении миротворческой миссии. К 2006 году определилось со своими потерями и Приднестровье: 812 убитых, 40 пропавших без вести и 1471 раненый. Все приведенные данные по разным причинам занижены. Они более или менее точно отражают потери МО, МВД и МНБ противоборствующих сторон и мирного населения Приднестровья. Но значительная часть участников конфликта в штаты официальных структур не входила. Потери среди участников боевых действий — граждан других государств ни одним источником не отражены. Говоря о военнослужащих России, надо указать, что основные потери среди них пришлись на время до начала миротворческой миссии и составили, по различным источникам, от 50 до 90 человек.
107
Нежданно-негаданно явилась сереньким вечером приятная неожиданность. При входе в комнату хватает меня за руку Серж. «А ну угадай, кого я тебе покажу?» И уже протискивается мимо него, кидается ко мне Дунаев.
— Здравствуйте, товарищ лейтенант!
— Ух ты, черт! Здравствуй! Ты откуда?!
— Я? Я слово себе дал, обязательно вернусь во взвод, буду с вами! Как мы из Бендер ушли, я в милицию устроился, и сразу рапорт — хочу сюда… Несколько рапортов подал, и направили!
— Ну, вы поболтайте, а мне недосуг, — покровительственно похлопав нас по плечам, Достоевский уходит. Дружба дружбой, а ужин по расписанию.
— Жалко старшего лейтенанта Мартынова здесь нет…
Вокруг нас в коридоре уже собралась группка любопытных, спешащие в столовую толкаются — мешаем проходить. Открываю дверь в номер и маню Дунаева за собой. Следом заходит Жорж.
— Сереженька, дорогой, — поднимается навстречу Тятя и лезет целоваться.
Объятия, лопотание, повторные объяснения, рассказ о том, что было после нашего отъезда… Обо всем этом мы уже знаем. Залетает Кацап и с ходу раскрывает объятия и горланит. Я бухаюсь на постель. С лица у меня не сходит глупая и покровительственная улыбка. Честный и наивный Дунаев! Он, верно, думал, что всех нас снова найдет здесь. Но нет прежнего взвода, вся служба заново. А от старого — добрая и горькая память.