Раневская, которая плюнула в вечность

Войцеховский Збигнев

– Пожалуй, выглядит не хуже, даже как-то выпуклее, энергичнее. Давайте попробуем.

Попробовали. Получилось лучше! Шварц остался очень доволен.

Из-за реплик Раневской и изменения сцены теперь уже и дровосек должен был быть чуточку другим. Актер мгновенно уловил изменения, и его персонаж, прежде почти плоский, картонный, начал приобретать характер.

На следующий день съемок Раневская опять поспешила к Евгению Шварцу.

– Что не так? – Он улыбнулся, а Фаина Георгиевна протянула ему несколько исписанных листов.

– Вы меня

простите бога ради, я очень-очень хотела оставить все так, как вы написали. Тут совсем небольшие изменения. Реплики и диалоги немножко другие, чуть-чуть. – Раневская смутилась, протянула Шварцу листы и убежала.

Тот уселся читать. Ему просто уже было интересно, что может править в сценарии эта актриса. Ведь он убил на него не один десяток своих вечеров.

Шварц прочел новый текст, улыбнулся, позвал Раневскую, режиссера и сказал:

– А давайте переиграем пару вот этих сцен. Сделаем так, как написала товарищ Раневская.

Да, Фаина Георгиевна переписала и те сцены, которые уже были сняты. Но их пересняли и увидели, что стало лучше, куда веселее.

Окрыленная Фаина Раневская уже смелее кроила сценарий, меняла диалоги в тех сценах, где была занята сама. Тут обязательно нужно оговориться: Раневская просила об изменении сцен только с ее участием. Она не лезла в игру других героев.

Но и там пришлось кое-что менять. Просто потому, что образ мачехи вдруг ожил. На фоне всех остальных героев он был каким-то чересчур настоящим, живым!

Все заиграли совсем по-другому. По-настоящему. Актеры изображали не персонажей из детской сказки, а настоящих людей, пусть с гротеском, с юмором.

Раневская очеловечила противную старуху. Была страшная и злая, стала несчастная, вызывающая жалость.

Евгений Шварц признавался, что ему очень хотелось сделать по-настоящему добрый и светлый фильм. Но изначально в сказке присутствовало зло – мачеха. Сценарист пытался немного уменьшить ее роль, замаскировать, но сам признался, что ему не хватило именно вот этого женского понимания образа, который был у Раневской.

Она открыла в своей героине любовь, пусть и не идеально-картинную. Актриса сумела заставить зрителя в конце даже сочувствовать мачехе. Эту особу хотелось простить в момент своего счастья.

Мачеха в фильме – не статичный образ, вот ведь что еще главное! Она развивается внутренне, растет, меняется. Мачеха в начале фильма и в его конце – это две очень разные женщины.

Евгений Шварц был просто сражен тем, как легко, даже красиво Фаина Раневская сумела убедить его – такого талантливого и весьма упрямого человека – снимать фильм по сценарию, исправленному ею!

– Понимаете ли, что получилось, – делился он после в своем кругу. – Она, Раневская, приходила ко мне и говорила: «А вот давайте попробуем тут вместо этого сказать вот это? Как вы считаете, может, будет энергичнее, бодрее?» Я смотрел, видел – правду говорит. Соглашался. И вот что самое странное: я не то чтобы соглашался с ее решением. Она спрашивала так, будто это я изменил свой сценарий, и теперь

просто ждала, какой из двух вариантов я велю играть! Это было невероятное ощущение: знать, что изменения внесла актриса, но чувствовать при этом, что играет она исключительно по твоему сценарию. Раневская изменила все, что только хотела, а получилось, что это сделал я! И спасибо ей за это – за изменения.

Когда состоялся первый публичный показ, Фаина Раневская принимала цветы, равно как и все актеры, занятые в этом удивительном фильме. Самый большой и красивый букет она принесла потом Евгению Шварцу. Так, чтобы не на виду у всех, не демонстративно, а как другу, мастеру, перед которым актриса преклонялась.

Евгений Шварц по-настоящему растерялся. Он взял цветы, понял, что не может отказаться. Это была истинная благодарность. Он прекрасно понял, за что, не сомневался в том, что эти цветы должен взять вот именно сейчас, без свидетелей. Это небольшая общая тайна, их дело и фильм.

Они остались большими друзьями, хотя в будущем почти не пересекались. Евгений Шварц и Фаина Раневская сохранили теплоту своих отношений на долгие годы.

Раневская и партийный секретарь

Партия, как известно, в Советском Союзе рулила, заправляла и владычествовала. В ее рядах – так уж тогда считалось – находились самые сознательные граждане Страны Советов. Именно эти коммунисты должны были видеть дальше всех и безошибочно угадывать свет в конце тоннеля. Они именовались самыми честными людьми, целиком и полностью преданными делу партии.

А забот у нее было невпроворот. То целину осваивать, то есть уничтожать тонкий плодородный слой почвы тремя годами сева и жатвы, то новый завод в Сибири строить, то железную дорогу тянуть.

Коммунисты должны были показывать пример во всем: работать забесплатно, спать на сырой земле, питаться в режиме концлагеря. Им вменялось в обязанность страстно любить все это, а уж партию-то – прежде всего.

Это, конечно, касалось только рядовых коммунистов. Партийные секретари должны были питаться лучше, спать с удобствами и не отягчаться физическим трудом. У них ведь была сверхзадача: руководить. То есть правильно, умело транслировать декреты вышестоящих инстанций нижестоящим.

А уж о том, как жила самая-самая верхушка, простым смертным знать не положено было. Свет горит в окнах партийных зданий всю ночь – вот вам и достаточный ответ: работают. На благо и во имя. Больше вопросов не задавать!

Партия всегда твердила, что советскому человеку у нас открыты все дороги! Ко всему, значит. Но поскольку партия была коммунистическая, то подразумевалось, что в первую очередь дорога была открыта именно ее членам. Особо удивляться тут не нужно. Коммунист партией проверялся в первую очередь именно на преданность идеям. Станет он врать ей или нет? Если другим врет – это партию не волнует. Главное, чтоб перед ней был идеально чист, чтоб супротив партии ни слова, ни мысли не имел.