Ранний свет зимою
Шрифт:
Так и подумал высокий гимназист с бледным лицом, уже давно наблюдавший за молодым человеком. Место для наблюдения было удобное: гимназист устроился за кустами на широком прилавке забитого сейчас досками киоска.
Гимназист сам не знал, чем привлек его внимание незнакомец. Крупная голова под шапкой волнистых волос, чуть откинутая назад, как бы с вызовом. Смуглое с резкими чертами лицо. Выражение глаз, легкие бегучие морщинки, то и дело возникающие у рта, говорили о веселом нраве, об открытой для всего доброго душе.
Теперь, когда в
«Ах, как скверно получается!» — сокрушенно думал он, но продолжал смотреть и слушать.
— Почему опоздал, Кеша? — спросил молодой человек пришедшего скорее озабоченно, чем с укором.
— Работой задавили, Миней. Что ни день, то новые станки. Вот сегодня токарно-винторезные прибыли — всю ночь будем монтировать. Труборезку привезли. Гулевич зверем смотрит. Говорят, приказ такой вышел: ничего не жалеть, людей загнать, а дорогу к сроку закончить!.. — Кеша улыбнулся и добавил: — Гонцов все ворчит, порядки наши ужас как ругает. А глаза веселые и будто хмельные!
Они заговорили тише и пошли по аллее. И так как теперь ничего нельзя было услышать, гимназист выбрался из своего укрытия и в обход через боковую калитку вышел из сада. Он решил познакомиться с этими молодыми людьми. Ему казалось, что они еще вернутся сюда.
Но свернув налево, на длинную пыльную улицу, он увидел их далеко впереди себя и машинально последовал за ними.
Молодые люди медленно шли по немощеной улице, на которой нога погружалась по щиколотку в еще теплый от дневного солнца песок.
— Я хотел тебя предупредить, что в воскресенье мы соберемся, — сказал Миней. — Только не у меня.
— А у кого же? — насторожился Кеша.
— У Григория Леонтьевича Алексеева, директора музея.
— Как? Того самого?
— Того самого.
— Что ты! Что ты. Миней! Да я и подойти к нему постесняюсь! Ведь это же герои, «столпы»! Что мы против них..
Миней с досадой махнул рукой:
— Вот-вот! В этом и беда наша, что мы трепещем перед «столпами»! Послушаешь разговоры про бомбы, динамит да покушения — и сразу почувствуешь себя младенцем. А мы уже из пеленок выросли. Кеша! Мы жизнь знаем, жизнь русского рабочего, и в этом наша сила.
— Вон как ты теперь судишь! — Кеша внимательно посмотрел на друга.
— Подожди, кто-то идет за нами, — тихо проговорил Миней.
Они замедлили шаг, пропустив вперед высокого гимназиста в ловко сидевшей на нем серой шинели. Когда он прошел мимо них, уши его покраснели. Ускорив шаг, он свернул в переулок.
— Чего это он за нами увязался? — озабоченно спросил Кеша.
— Кто его знает… Это, кажется, Чураков. Я его как-то видел с Павлом.
— Свой?
— Не знаю, — пожал плечами Миней.
Свернув с пыльной дороги, друзья пошли по обочине. Миней закурил.
— Как же ты в Нерчинске жил? — спросил Кеша. — Ты ничего
— В Нерчинске?
Перед глазами Минея возник рассыпанный у подножия холмов, словно горсть орехов, городок, где он провел два года; двухэтажное кирпичное здание, крепкие, с остроконечными столбами ворота. Форменная тюрьма, если бы не вывеска на фасаде и два пыльных стеклянных шара, синий и красный, выставленные в окнах, чтобы даже неграмотный сразу мог распознать аптеку. Да и на всем городе лежал особый отпечаток, будто на него падала зловещая тень семи тюрем Нерчинской каторги.
— Поехал я туда с новеньким дипломом. Помнишь, как я радовался, наконец, после стольких мытарств, получив его? — спросил Миней.
— Еще бы! Такая важная бумага с орлом наверху, — смеясь, сказал Кеша.
— И внизу тоже… А слова-то какие! — Миней залпом произнес: — «Совет Императорского университета сим свидетельствует, что медицинский факультет сего университета на основании параграфов 36—40 приложения к статье 596 устава врачебного, том 12 свода законов, удостоил выдержавшего установленное испытание… — он ткнул себя в грудь, — в степени аптекарского помощника — со всеми правами и преимуществами сей степени…» Уф!.. После такого пышного вступления в «степень» «права и преимущества» посыпались на меня…
— Да, помню, ты никак не мог найти службу.
— Ни к одной читинской аптеке не приписывали! Оказывается, мой хозяин настрочил на меня донос еще во времена моего ученичества: имел, мол, столкновение с администрацией, непочтителен…
— Он жаловался даже дяде моему, говорил, что ты его Мизю портишь! — добавил Кеша.
— Вот-вот… — Миней сморщил лицо и нудным голосом затянул: — «Мизя! Я взял себе ученика, а не тебе учителя! С ним ты когда-нибудь попадешь прямо на вешалку!»
Хозяин имел в виду виселицу.
Молодые люди засмеялись, вспомнив добродушного толстощекого сына аптекаря Мишу Городецкого, которого дома звали Мизей: так он в детстве выговаривал свое имя.
— И я уехал в Нерчинск, — продолжал Миней. — Почему я так радовался диплому? Ведь это надежная «крыша». Для нашего дела, Кеша, самое опасное быть «лицом без определенных занятий». Такое «лицо» обязательно попадется на глаза полиции. Другое дело «приличный» молодой человек, знающий латынь, с дипломом…
— С двумя орлами, — подсказал Кеша.
— О двух головах каждый, — отозвался Миней. — Орлы-то и помогли мне устроиться в Нерчинске. Но не в этом дело. Познакомился я там с одним ссыльным. Представь себе: простой, веселый человек. На первый взгляд ничего особенного. Разве только усмешка. Располагающая…
Миней затянулся, выпустил легкое облачко дыма. Отчетливо встало перед ним лицо Петра Петровича Корочкина.
— Кто же он? Знаменитый, должно быть? Герой? — нетерпеливо спросил Кеша.
— Знаменитый? Нет, такое слово к нему не подходит. Герой? Да, пожалуй. Это настоящий рабочий вожак. Сам он питерский рабочий…