Ранний свет зимою
Шрифт:
Звенят ключи, шуршат шаги… И снова переворачиваются песочные часы и наступает новый день, такой же, как вчерашний.
Губернатор вызвал ротмистра Билибина:
— В обществе складывается неблагоприятное мнение о произведенных арестах, недостаточно, видимо, аргументированных.
Билибин вспыхнул:
— То есть как это недостаточно?! У арестованных найдены заграничные листки возмутительного характера!
Но бестия губернатор наносит ему новый чувствительный удар.
— Справедливо, но вот… — губернатор протягивает ротмистру хорошо знакомый
Допрос учинялся прокурором, ротмистр знает его наизусть:
«…Расспрошенная арестованная объяснила, что найденные листки ни ей, ни ее брату не принадлежат и что ей неизвестно, кем они могли быть оставлены в их доме и спрятаны в зеркале. А также высказала предположение, что указанные листки могли быть подброшены самой же полицией…»
— Видите, — жужжит губернатор, как оса, готовая укусить, — мы-то с вами знаем, что листки были. Но, с другой стороны, обнаружили их только при повторном обыске, в отсутствие арестованных… А понятой распространяет слух, что его угрозами заставили подписать протокол обыска. Господин прокурор обращает внимание на незаконное привлечение в качестве второго понятого сотрудника полиции. Следовательно, единственное основание рушится.
— А поездка за границу? Совпадение во времени? Разве…
Губернатор невежливо перебивает ротмистра:
— Поездка за границу сама по себе не есть факт криминального порядка. Она совершалась в установленной законом форме, с моего разрешения. Что касается всяких совпадений, то здесь начинается область догадок и умозаключений. Общественное же мнение зиждется на конкретных фактах…
«Провались ты со своим обществом и его мнением! — чуть вслух не произнес Билибин. — Кто его составляет, это общественное мнение?! Политический ссыльный Алексеев, неизвестно почему ставший заметной персоной в городе? Нет, впрочем, известно почему! Потому что он женат на вашей племяннице, господин губернатор! Ну, я до вас доберусь!»
— Надо считаться с тем, — назидательно продолжал губернатор, — что у всех еще в памяти Карийский инцидент [23] , наделавший столько шуму в обществе.
— Без разрешения полиции… э… никуда из города не отлучаться… В установленные сроки… э… являться в полицию на поверку… При перемене квартиры ставить в известность… э… полицию… — гнусаво тянул тюремный чиновник.
— Может быть, разбить палатку во дворе… э… полицейского участка и проживать в оной… э… для удобства надзора? — спросил Миней, но, заметив недоуменный взгляд подслеповатого чиновника, отчетливо проговорил: — Все понятно. Я прочел и расписался. Что? Я свободен? Очень приятно. Но я должен собрать свои книги. Я не намерен их дарить тюремной администрации.
23
Имеется в виду так называемая «карийская трагедия» — спровоцированное жандармами групповое самоубийство политических на Карийской каторге, получившее широкую огласку за пределами Забайкалья.
Чиновник,
— Молодой человек! На вашем месте я радовался бы, что оставляю… э… место заключения, а не думал бы о книгах, которые, собственно, и послужили причиной вашего ареста!
Пантелеймон помог Минею упаковать его имущество — две увесистые связки. Толстые тома и тоненькие брошюрки — верные друзья, дорогие спутники долгих тюремных дней.
Собираясь, Миней говорил:
— Ты, Пантелеймон, помогай арестантам, таким, как я. Политическим.
Тот ответил просто:
— Это нельзя. За это — вот… — Он показал на пальцах решетку.
— Тогда уходи с этого места.
— А куда же я денусь?
— Куда хочешь, но обязательно уходи. Работай. Честным трудом живи.
— Я ж не ворую, — угрюмо сказал Пантелеймон.
— Хуже, чем воруешь… Помни все, что я тебе говорил. Жизнь переменится. Вся шваль эта тюремная на фонарях висеть будет, и ты с ними!
— А меня за что ж? Я человек подневольный.
— Там разбирать некогда будет! В общем, я тебя предупредил.
— Ты скажи хоть, где тебя искать-то?
— К чему искать меня? Ты себя ищи.
Еще очень рано. По дороге ползет телега. Две бабы ругаются у бревенчатого сруба колодца. Возле питейного заведения лежит лицом в песок пьяный.
В воздухе что-то зимнее, студеное, не мороз, но предчувствие его. И сопки, холодные, застывшие, вот-вот оденутся в серебро инея. «Радоваться, что покидаю тюрьму!» Что вы знаете о радости и свободе, господин чиновник в золотых очках!
Книги кажутся страшно тяжелыми — так ослабел Миней. Он присаживается на ступеньку ближайшего крыльца, вытирает платком потный лоб. Редкие прохожие не обращают на него ровно никакого внимания, но Минею кажется, что они с удивлением глядят на него: детина — косая сажень в плечах, а отдыхает, словно старичок…
Посреди знакомой улочки мальчишки пускают бумажного змея. Среди них и внук соседа, Мартьяна Мартьяновича. Ишь, как подрос!
Он подзывает мальчика:
— Ты что, не узнал меня?
Мальчик заулыбался:
— Не признал сразу! Выпустили?
— Ты вот что: сбегай к нашим и вызови сюда Татьяну Михайловну. Только потихоньку, чтоб никто не слышал.
Мальчик во весь дух помчался к низенькому домику с широкой скамейкой у ворот.
Миней пошарил по карманам — курить было нечего. Что, если сестры нет дома? Ему не хотелось свалиться как снег на голову, пусть Таня подготовит маму. Но Таня оказалась дома.
Брат и сестра обнялись.
— Ну как, Танюшка, получила «боевое крещение»? Похудела ты, брат. Чего же ты плачешь? Мама здорова?
— Здорова. Только уж убивалась, исплакалась, постарела. Знаешь, как она сильно все переживает!
— Мама есть мама… Улыбнись, Танюсик, все хорошо!
Таня уже смеется:
— Ты тоже выглядишь кощеем бессмертным.
— Я и есть бессмертный. Ну иди, предупреди наших.
— Иду. Знаешь, я видела Гонцова. Он уехал в Иркутск. Павел там теперь. От Любарева тебе письмо из Петербурга. Есть новые документы. Впрочем, я тебе потом подробно… Тебя под надзор, конечно?