Раны Армении

Абовян Хачатур Аветикович

СКОРБЬ МАГЕРЛАМА

Первый вестник печали Померкни глаза, стань язык мой нем Преломись нога, я влачусь без сил. О когда б я к вам не прибыл совсем, Печальной вести не приносил! Чего ж вы сидите без слез, без слов? Потемнел ваш день, погасла звезда Образумьтесь! Враг нагрянуть готов, На крылах летите туда, туда! Калифом сидит в Дамаске езид. Но им не почтен наш имам святой. Несметное войско вкруг нас стоит, Огнем нас палит разбойник лихой. О храбрый араб! Злодея рука — У глотки твоей, скрутила совсем. Загнали к Алеппу наши войска, В когтях ястребиных имам Гусейн. Второй вестник печали Увы! Рассеки мне грудь! Поспешай! Фатьма, за тебя свою жизнь отдам! О Гасан, Гусейн, о горе мне — вай! О Гасан, Гусейн… вай, вай! Увы! Джан! Госпожа, вай, вай!.. Лишиться бы глаз, — вай! За лицо твое умереть тотчас! — ах! Нам голову — вай! — снесли. Обрушься, небо, на нас! — вай! Имама, увы, увели! Спасайтесь!.. Аллах!.. Джан! Ослепнуть бы мне!.. вай!.. Издохнуть бы мне — вай! Вай! Померкни, мой день! Разверзнись, земля! — вай! Вай! На

помощь! Сюда! Увы нам! Свет наш погас! Мать и дочери Мать Увы! Что за весть? Увы! Что за речь? Несете огонь, — мой очаг разжечь. Отсохни язык, принесший ту весть! Развалился дом у юных невест. На свет мой, на жизнь, на голову — прах! Ах, черные дни! Нет силы терпеть! Как быть мне? В каких утонуть волнах? В чью дверь постучать, в чью руку смотреть? Творец отвернулся. Ах доля моя! И зачем ноги не сломила я! Пресекся мой дым, потемнел свет дня, На горькой земле кто ж проклял меня? Вай, все я отдам за намаз твой, имам! За ладонь Али свою жизнь отдам! Умру я за праведный лик твой, джан! Лицо подстелю под ноги твои, Сирот приючу, господин мой, джан! О Гасан, Гусейн, — голова, гора! Что отвечу им, душа моя? — вай! Что обрушил ты нам на голову, джан! Опалил сердца нам, о сокол джан! Услыхать бы раз лишь голос твой, — ax! Лицом к лицу прикоснуться, — ах! Распластать бы душу у ног твоих!.. Вдохну лишь тебя, — и да стану прах! О, имама сын о светлых крылах! Царь мира, тебя возлюбил аллах, Рука на земле, рука в небесах, — На горы мечом нагоняешь страх! Весь мир, ага джан, ты поверг к стопам. Покорил ты тьму народов и стран! И горы, шаг лишь слышали твой, Дрожа, склонялись ниц головой. Моря и земля, твой услышав глас, Покорно к тебе являлись тотчас. И тучи, дрожа при взгляде твоем, Ширяли крылом, и гремел в них гром. Ты топал ногой — земли глубина Мертвела от страха — потрясена. Ах, солнца глава тебе отдана, Тебе власы подстелила луна Тебя приняла небес вышина — Сиротствуем мы, нам печаль одна. Кому же теперь подчинится мир? Под чьею же сенью найти покой? Истомился мир, одинок и сир, Ведь руку его ты держал рукой. Кааба и Мекка в грудь себя бьют. Слезы — и море и суша льют, Землю на темя сыплют, горят, Имя твое повторяя, дрожат. Возьму, поведу я твоих сирот — Пойду, утоплюсь! Со светом прощусь! Покинуты мы. Наше сердце — лед. На горестном свете что меня ждет? Иного царя-владыки мне нет, Ты — солнце, луна, венец мой и свет! Все рушилось! Мне лишь сидеть совой. Рыдать над горькой своей головой. Убьюсь — кто ж примет детей твоих? Заколюсь — как быть твоим сиротам? Кто им даст молока, кто вырастит их? Коль груди отрежу, так что ж им дам? От плача мои ослепли глаза, И печень и сердце прожгла слеза Ах, раз лишь один в твой лик заглянуть, А там — хоть тысяча лезвий в грудь! Ущелья и горы пускай падут, Меня погребут, меня поглотят, О лишь бы одной не скорбеть мне тут, — Исторгнись, душа, разверзайся, ад! Вы, дочки мои, теперь без отца Кто обнимет вас, согреет сердца? Ах, кто вас полюбит, кто сбережет? Осталися вы без ласк и забот! Ах, где глаза, чтобы видеть вас? Рука, чтоб ничем не обидеть вас? Уста, чтоб лелеять и нежить вас, Своим поцелуем утешить вас? Засохло до дна ваше море — вай! Ушел отец, не сказал ничего. Оставил детей своих в горе — вай! А где ж он? Где мне искать его? Изранено сердце, горит огнем. О дети, у вас господина нет. Разрушен наш дом, развалился трон, — Ах, кто вам теперь промолвит привет? Гусейн мой, жизнь за тебя отдам! Ты сжег мне сердце, — лежит золой. Ненаглядный мой, — кто поможет нам? Ах, если бы взял ты и нас с собой! Дочери Ах, мать и отец мой родимый — вай! Где отец? Когда ж он вернется? — вай! О, где ж он? Мать, ненаглядная! — вай! Не плачь, не рыдай! — О свет ты наш, — вай! Хоть в плен нас отдай! Брось в воду нас — вай! Ах, вечер придет, прояснится день. Но кто ж ввечеру нам откроет дверь? Кто ж будет приветствовать нас теперь? О отец мой джан, о родитель — вай! Ах, очи, на мать наглядитесь — вай! Наш отец — калиф — не придет сюда, Не молвит ласковых слов никогда. Он гневен на нас, он исчез из глаз, Не увидит он ни дома, ни нас. А куда ушел — не сказал того. Ах, чем мы могли прогневить его? Ослепил бы нас — чтоб мира не зреть, Ах, зарезать нас он мог бы велеть, — Ястребам степным, воронью на снедь! Спалил бы он нас, иль предал мечу! Ах, отдал бы нас во власть палачу! Увели отца, — я за ним хочу! Ужель не придет? Разлюбил сирот? Ужель нашу скорбь отец не поймет? Мы здесь рыдаем — он слез не льет! Мы умираем — он не идет! Нас в плен угонят — он не спасет! Сыновья и дочери (вместе) Что сделали мы? За что осерчал? Кто из нас когда отца огорчал? Побежим, догоним его! Идем! У ног его ползать, молить начнем, Лобзать его полы, ноги лизать, — Обнимем колени, наземь падем Коль он не вернется, — мы все умрем. О, нас не гони, хоть шею руби, Хоть душу вырви, хоть погуби! Мы — жертва тебе, мы — прах твоих ног. Пощади, отец! не пришел наш срок. Иль без сердца он? Не сжалится он? Ничто для него наш вопль и стон? Веди нас туда, куда сам идешь. Скончалась мать — а ты слез не льешь. Ужель он, смягчась, не придет опять, С земли нас поднять и рукой обнять, Утереть нам слезы, поцеловать, На колени взять и к груди прижать, Сластей и сахару детям дать? — «Дитя ты мое, отрада очам, Не плачь, с тобою скорблю я и сам, Отец — твой слуга. Тебе жизнь отдам! Он душу отдаст вам — сердешный мой — Не плачьте! Пожертвую вам — душой. Глаз колют, — вас да колет мой глаз!» Нет отца у нас, нет — вай! Смолк отцовский привет — вай! Мы призываем, — а он не чует — вай! Мы

умираем — он не тоскует — вай! Мы голодаем — он не горюет — вай! Мы зовем его — а он не идет — вай! И бежать напрасно за ним — ах!.. Ах, кто же будет для нас отцом? — ах! Ах, кто же может держать наш дом? — ax!.. Кто пособит нам в горе таком? — ах!.. Он не спешит, напрасно зовем! — ах!.. Нас уведут — что ж делать потом? — вай!.. Нет… добр отец дорогой. Он вышел, придет домой. О нет, наш отец не злой, Он детям предан душой, Он любит нас больше очей. Он любит своих детей, Не бросит, он не злодей. Родимая, слез не лей! Скорбим мы скорбью твоей! О не губи наши дни! Веди нас, похорони! Родная, на нас взгляни, Где скрыться нам? Мы одни! Кому нам сказать: не плачь! Пусть мы обратимся в прах, Умрем за родную — ах! Тогда не увидим тебя в слезах, Не услышим скорби в твоих устах! Ты нас утопи в волнах! Что ж ты не с мечом в руках? Сама детей схорони, Клади нас в землю скорей! Потом постой возле нас, Над нами слезу пролей! Родная… Идут… Вай! Уведут и убьют —…вай!

— Уведите, уведите меня, матушка-джан, отец-джан, сестра-джан, — родимые!.. Аллах, Аллах!.. вай… ах-вах… умираю… Скорей, скорей… на помощь!..гы-га, гы-гы! гы, гы-го… гы, гуу!..

— Замолчи! Отдай жизнь, дитя имама! Как смеешь ты отворачивать лицо? Как смеешь плакать и кричать?..

5

Еще не кончился траурный обряд, как вдруг вся толпа обратила взоры в одну сторону, все стали шушукаться и переглядываться.

На верху Учтапалара [95] («Три горки») появилось несколько всадников, не похожих ни на персов, ни даже на обыкновенных путников. Казалось, они задумали напасть на Ереван, ограбить его, увезти все добро.

95

Стр. 127. Учтапалар— гряда холмов по правую сторону шоссе Ереван — Эчмиадзин.

Они ехали на конях, едва мелькали верхушки их остроконечных шапок. На голову каждого из всадников было накручено что-то вроде огромного полотенца, один конец которого словно нарочно был выпущен и играл с ветром.

Всадники казались великанами, так раздувал ветер их одежды, откидывал назад и, при быстрой езде, охватывал ими коня и крутил в разные стороны. Было явственно видно, что у этих людей не было, однако, при себе ни ружей, ни шашек, ни копий.

Они пустили коней гуськом и смело погоняли то в гору, то под гору, как вздумается. Наблюдавшие поражались, как это они решаются скакать вниз, во весь опор, с этих остроконечных высот, когда человек и пешком-то не в силах бежать по этим горам, так они круты. Немного спустя они скрылись, въехали в Далминское ущелье [96] , в сады.

96

Далминское ущелье, в сады— знаменитые сады старого и современного Еревана, раскинувшиеся от южных склонов нынешнего Цицернакаберда до Шаумянского района.

Всем хотелось узнать, кто же такие эти необычайные путники. Полагаю, что пока я не скажу, и ты этого не узнаешь!

У обитателей нашей страны зрение острое, они издалека узнают всадника по его движениям, но на сей раз у всех словно глаза были завязаны, — может быть, оттого, что много в тот день плакали.

Не прошло и получаса, как всадники выехали со стороны Георханы [97] , и можно было уже ясно различить их островерхие клобуки — стало очевидно, что эти удалые учтапаларские наездники никто иные, как едущие от нашего святого престола епископы и монахи, которые в подобные торжественные дни должны были непременно приезжать и привозить с собой хорошие подарки, чтобы задобрить ереванского сардара и ханов, а также поздравить их с праздником и тем выказать свою готовность служить им, дабы они, с своей стороны, милостивым оком смотрели на наш народ и страну.

97

Стр. 128. Со стороны Георханов…— мусульманское кладбище старого Еревана было расположено на левом берегу Раздана.

Сами они, правда, тоже получали подарки и возвращались не с пустыми руками, зато потом им бывало в десять раз хуже — всю душу им выматывали; частенько на неделю, а то и на две, приезжали в Эчмиадзин с ними еще всякие люди, человек триста, — и там ели, пили, выжимали, выцеживали из монахов все, что можно, и уезжали обратно.

Беда в том, что, когда приезжал сам сардар или Гасан-хан, то вся братия монастырская должна была с крестом, с хоругвями, с колокольным звоном и пением шараканов выходить им навстречу и сопровождать их до обители.

Верхом на добрых конях своих ехали великолепные наши священнослужители в сопровождении служек, причетников и вооруженных ружьями стражников. Эти ехали позади, — один высоко подымал в руке посох, другой заезжал вперед очистить дорогу, освободить место, иной так и впивался в глаза своему старшому, чтобы в ту же минуту, едва только он мигнет, исполнить его приказание.

Священники из Конда и Шехара [98] , тоже со своим причтом, с крестом и хоругвями, вышли им навстречу. Они простояли целый день в ожидании возле крепости, чтобы достойно встретить прибывающих, и такого страху натерпелись от проходивших мимо нехристей, что даже во рту у них пересохло.

98

Шехар— главный квартал старого Еревана, совпадает с нынешним центром города.

Каждый бросал им какое-нибудь слово: иной складывал пальцы крестом, при этом городил какую-то дичь и бросал дурные слова, другой бормотал что-то наподобие шаракана, насмехался всячески над священниками, третий кривил рожу и кричал: «Кэшиш бэла иш!» (Поп — а что делает!).

Какой-нибудь купец или ахунд, проходя мимо, — не приведи бог, — глядя прямо вперед, насупив брови, хмурясь и сморщив рожу, с пеной у рта, так страшно исподлобья глядел на них, что, казалось, будь у него возможность, он в ту же минуту высосал бы из них кровь, живьем бы их съел.

Да и нынче еще в Ереване, во многих церквах — где глаза на ликах святых повыковырены, где рот соскоблен, а где и пол-лика вовсе отодрано. У многих церквей купол разрушен, двери и престол рассыпались; во многих накопился навоз овечий высотой в добрый гяз, покрыл алтарь и завалил дверь.

У каждого, кто подойдет к церкви положить несколько земных поклонов или войдет внутрь ее, душа горит, терзается, — едва лишь помыслит он, что если над иконами неодушевленными и каменьями творили такое, то каково же приходилось живым христианам.

Стране без хозяина, беспомощному народу, человеку в безвыходном положении — кто посочувствует, коли не он сам!

Увидев епископа, бедные священники, дрожа всем телом, повылезли из своих углов, облачились в ризы, дьячки надели стихари, подняли хоругви, сняли шапки и низко поклонились, и все, торжественно и чинно, с пением шаракана, направились в сторону Анапата [99] , где имеет свое пребывание ереванский преосвященный.

У армян, как известно, везде существует обычай встречать патриаршего посланца или епископа с таким почетом. Часто бывает, что и народ выходит навстречу владыке, целует у него полы, руку, принимает от него благословение и таким образом задерживает усталого от дороги путника довольно долго за городом ради того лишь, чтоб исполнить заветное свое желание. Но, слава богу, подобные предосудительные обычаи теперь мало-помалу выводятся и приезжего больше не мучают.

99

Стр. 129. …в сторону Анапата.— Имеется в виду монастырь в городе Ереване, ныне церковь Сурб Саркис и его окрестности.

Наши епископы с глубоким вздохом окинули взором мечеть и безмолвно двинулись в Анапат. Здесь собравшиеся сельские старейшины и именитые люди города приложились им к руке, сняли шапки и ввели гостей в покои. А люди помельче, с попами и стражниками, остались во дворе и, держа фелони под мышкой, беседовали в ожидании приказаний от господ своих.

Епископы, как вошли, сняли обувь, сменили одежду, закинули назад клобуки, сели на ковер и прислонились к подушкам. Именитые люди — кто поважнее — сели, скрестив ноги по обе стороны от них, вдоль стены. Монахи, причетники, служки, не сводя глаз каждый с своего господина и скрестив на груди руки, молча стояли перед ним либо наливали водку и предлагали закуски именитым людям. Все они так и вперились глазами во вновь прибывших. Те пошевелятся — и они всколыхнутся; те обернутся — и они обернутся тоже. Словом, таковы были почести, оказываемые именитым людям, и таков страх, внушаемый епископами, что можно было подумать, будто и самые души этих — в руках у тех.