Рапорт инспектора
Шрифт:
— Да. Вечно все путал. Давал не тот свет. Потом скандалил, доказывал, что был прав. Переругался со всеми и ушел. Вот и все.
— С вами тоже?
— Думаете, я на него наговариваю? Нет! Я даже сочувствовала ему. Чем он виноват, если попал не на свое место! Почему у одних все сбывается, получается, а другой должен прозябать?
И эта мысль показалась Мазину внутренней, не на ходу пришедшей в голову Ларисе. Однако ответить на нее было трудно.
— Видите ли. Я не думаю, что есть люди, которые считают, что сбылось все, о чем они
Она сморщила ироничную гримаску:
— Ах, я совсем забыла. Не в деньгах счастье?
Мазин покачал головой:
— Не иронизируйте, пожалуйста.
— Что вы! Но быть одетым хорошо всегда приятнее, чем быть одетым плохо. А это, между прочим, зависит от наших материальных возможностей.
— Разумеется. Текущие радости тесно связаны с нашим бюджетом. Однако счастье — это уже нечто иное, Это гораздо сложнее. Состояние души, если хотите. А его за деньги не купишь. Впрочем, я становлюсь скучен. К сожалению, по роду занятий мне приходится встречать людей, склонных упрощать этот вопрос и искать счастье совсем не там, где оно может быть. Кажется, и Редькин был из таких.
— Возможно. А что удивительного? Вы сказали счастье. О людях, что ищут не там. А где искать? Кто назовет точный адрес? У каждого свое понимание счастья, а жить хочется всем. И он хотел. Его десять лет учили, что для него открыты все дороги, а тут в элементарный вуз не попадешь. Пришлось спуститься с облаков на землю.
Она кажется, не заметила жестокой двусмысленности последней фразы.
— Грешную землю, говорят в таких случаях.
— Какая есть. Мы ее не выбирали. Его тоже не спросили, хочет он жить или нет.
— Не спросили? — не понял Мазин. — Вы ведь говорили, что не верите в убийство.
— Какое это имеет значение, верю я или нет. Но самоубийцы обычно оставляют записки, объясняют причины. Разве он не написал? Он ведь оставил записку?
— Да, но она была написана не в день смерти.
— Как же ее нашли?
— Записка лежала на столе.
— Вот видите! Значит, он сам. Зачем его убивать? Ведь больше вы ничего не нашли?
— Что можно было там найти?
— Не знаю. Это я невпопад. Не знаю.
Она остановилась и вдруг улыбнулась снова.
— Как я себя глупо веду! Вы пришли в театр, любезно провожаете меня. Такая чудесная погода. А я задаю глупейшие вопросы. Все выдумала, все наврала. Это от актерского фантазерства и мнительности, честное слово! Или я вхожу в какую-то еще не написанную роль?.. Так бывает. Вдруг ощущаешь себя другим человеком. Все видишь иначе, чувствуешь. Происходит тайна перевоплощения. И играю в ненаписанной пьесе, вокруг меня опасности. — Она говорила шутливо и серьезно одновременно. — А ведь виновник этого — вы! Да, конечно же, вы. Вы пришли в наше общежитие, где бурлят бутафорские страсти, и принесли подлинную трагедию и ее символ — серебряную монету с непонятными иероглифами, символ беды.
— Жаль, если я так нарушил ваше равновесие.
— Что вы! Наоборот. Мы закисаем в повседневности. Это так замечательно — почувствовать себя в ином, полном опасностей мире. Но, увы, милейший дон-жуан Горбунов, конечно же, не злодей, Володя, мой школьный друг, жертва неосторожности, а Женя — обыкновенный больной бедняга. И простите дурацкую историю с Шурой.
— Значит, вы больше не боитесь?
— Нет. А чего мне бояться?
Она снова глянула широко открытыми глазами, но на этот раз не приблизилась к Мазину.
— Вот и хорошо. Будем считать, что я искупил свой грех. Вы ничего не хотите мне больше сказать?
— Я? Нет. Нет.
Рядом с ними остановился троллейбус. Лариса всплеснула руками:
— Да ведь это мой! Как удачно. Я побегу, хорошо?
И, вскакивая на подножку, крикнула:
— Приходите! Я постараюсь сыграть лучше. Честное слово!
Сквозь подморозившееся стекло с прозрачными еще узорами он видел, как она села на свободное сиденье.
— Вчера я видел Белопольскую в спектакле, — сказал Мазин Трофимову и Горбунову.
Про разговор, который произошел у них на светлой от снега ночной улице, он не сказал ничего.
— Как она вам понравилась? — оживился инженер.
— Немножко переигрывает.
— Вы обратили внимание, да? Как жаль!
Беседа могла принять светский характер — так уж был устроен Горбунов: ему ничего не стоило молниеносно отвлечься от новых тревог, если бы не прагматик Трофимов, который не зря долго молчал. Его голова, как всегда, работала в практическом направлении.
— Белопольская часто бывала здесь? — спросил он.
— Нет. Я, право, удивился, когда увидел ее.
— Но все-таки бывала?
Мазин прислушался.
— Вы должны понять правильно.
— Не беспокойтесь, поймем, — заверил Трофимов.
— Я буду откровенен. Лариса была здесь раньше. Не скрою, я надеялся. Вы знаете, я был к ней неравнодушен, однако она. — Он развел руками. — Короче, однажды мне удалось добиться ее согласия побывать у меня, но она привела с собой Редькина. Можете представить мое настроение! Этот наглец толкался по комнате, все время требовал выпивки, лез беспардонно, куда не положено.
— Что значит лез куда не положено? — переспросил капитан.
— Да куда угодно! Подойдет, откроет ящик в столе и роется. Хам. Хотя и покойник. Представьте себе такое в вашей квартире! Вы бы ордер у него запросили, наверно, — пошутил Горбунов.
— Обязательно, — кивнул Трофимов серьезно.
— Мне показалось, что и Ларисе это не понравилось. Ей стало стыдно за него. И они довольно быстро ушли.
— Простите. Меня заинтересовало, что Редькин лазал у вас по ящикам. С ваших ключей, видимо, была сделана копия.