Расколотая
Шрифт:
— Тебе нужно научиться одеваться для таких случаев, — говорю я.
Она не отвечает, взгляд ее прикован к чему-то. Проследив за ним, я вижу группу человек из шести, они болтают, смеются. Одна женщина, остальные — мужчины в смокингах. Женщине, должно быть, жутко холодно в этом облегающем черном платье без рукавов. Запрокинув голову, она смеется над чем-то таким, что сказал один из мужчин.
— Это она? — спрашиваю я шепотом.
Тори кивает.
Она красивая, как и Тори. У обеих длинные черные волосы. Может, она попросила дать ей
— Зачем ты здесь, Тори?
Она не отвечает. Я беру ее за руку, холодную, как лед.
— Пошли. Идем со мной, — говорю я. — Тебе здесь нечего делать.
Никакой реакции. Глаза ее, не мигая, смотрят прямо перед собой. Потом по щеке стекает одинокая слезинка.
— Тори?
— Я просто хотела увидеть ее. Хотела, чтобы она сказала, почему меня забрали, услышать, как она произнесет эти слова. Посмотреть, что она скажет в свое оправдание.
— Сегодня тут многовато народу.
— Да. Может, так было бы даже лучше. Перед всеми ее друзьями. Представь себе, какой конфуз!
— И тебя бы снова загребли лордеры.
Она вздрагивает:
— Может, оно бы того стоило.
Я тяну ее за руку.
— Пошли, пока нас не заметили.
Она отрывает глаза от женщины, которая была ее матерью.
— Что я сделала не так? — говорит она, и еще одна слезинка скатывается, вслед за первой, по ее щеке.
Я качаю головой:
— Ничего. Совсем ничего.
Она позволяет увести себя, слушается, когда я велю ей пригнуться, и мы тихонько прокрадывается вдоль изгороди. Подходим к тому месту, где я оставила велосипед.
— Садись, я довезу тебя, — говорю я, и она усаживается на сиденье сзади. Ноги у меня болят после безумной гонки.
— Куда едем? — спрашивает она.
— К Нико, куда же еще?
— Он будет зол, как черт.
— Угу. Уже зол.
Когда мы приезжаем, Нико дома нет. Дом заперт, но Тори знает комбинацию замка, и через несколько мгновений мы оказываемся внутри.
Тори крепко спит на диване.
— Что ты ей дал?
— Успокоительное. Проспит до вечера, а я тем временем решу, что делать дальше. — Голос его холодный. — Это было чертовски рискованно. Ты должна была сказать мне, где она.
— Я не знала, только догадывалась.
— Хорошая догадка, Рейн. Но тебе следовало сказать мне. — Он подходит ближе, высокий и грозный, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не попятиться, но стою там, где стояла.
— Я отвечаю за нее, поэтому сама должна была с этим разобраться. Что ты намерен с ней делать?
С пару секунд он сверлит меня взглядом, потом кивает, словно в ответ на свои мысли:
— Я все еще считаю, что она может оказаться нам полезной. А пока мне нужно поместить ее в какое-нибудь более надежное место. — Он вздыхает. — Что мне с тобой делать? — Губы его изгибаются в неком подобии улыбки, но
— Прости, Нико. Я просто хотела все исправить. Сама же виновата.
Он смотрит на меня с секунду-другую, и выражение его глаз смягчается. Потом он кладет руки мне на плечи, привлекает к себе, и я опускаю голову ему на плечо, боясь пошевелиться, боясь дышать, сделать что-то такое, что могло бы все испортить.
— Твое сердце бьется так быстро, — говорит он наконец. Отстраняется от меня, заглядывает мне в глаза. — Я не злюсь на тебя, Рейн. По крайней мере, не так, как ты думаешь.
Меня переполняет облегчение.
— Не злишься?
— Нет. Я испугался.
— Ты? Испугался? — Это даже звучит как-то неправильно. Нико ничего не боится.
Он криво улыбается.
— Да. У меня тоже есть свои страхи. Я боялся, что с тобой что-то случится. А если бы тебя поймали? Тебе следовало сказать мне, где она, чтобы я сам разобрался с этим. Ты должна оставаться целой и невредимой, Рейн. Мне нужно, чтобы ты оставалась целой и невредимой.
Я смотрю на него в изумлении:
— Извини.
— Не извиняйся. Это был смелый поступок. Но обещай, что больше никогда не помчишься никого спасать, не предупредив меня. Договорились?
— Договорились.
— И еще одно, прежде чем ты уйдешь. Эти твои схемы больницы прекрасны, но мне нужны еще и люди. Лица. Я знаю, ты можешь их нарисовать. Все лица в больнице. Медсестер, врачей, охранников. Всех, с кем ты контактируешь сейчас, с кем встречалась раньше.
— Зачем они тебе?
Он не отвечает, и я вспоминаю ту медсестру, которая погибла во время последнего нападения «Свободного Королевства» на больницу. Ее кровь растеклась по полу. Живот сводит, и я борюсь с дурнотой. Если их смогут опознать за пределами больницы, они станут более легкими мишенями.
— Ты и сама знаешь, Рейн, но не растрачивай свое сочувствие на приспешников лордеров. Подумай об этом. Если ты не с нами, то ты с лор- дерами и всем, за что они выступают. С таким же успехом ты сама могла бы отдать Тори в их руки. Схватить Бена и прикончить его. Бросить ту спичку, от которой заживо сгорели его родители. Подумай об этом, Рейн. А теперь иди.
Я направляюсь к двери, чтобы вернуться домой, но заставляю себя обернуться. Грудь Тори равномерно вздымается и опадает; лицо ее, спокойное во сне, заметно контрастирует с той гримасой боли, которая искажала его еще недавно.
— С ней все будет в порядке? — не могу удержаться я от того, чтобы не спросить.
— Пока — да.
По дороге домой чувствую, что ноги меня почти не слушаются. Нико нужны лица, но исполнение этого его требования равносильно подписанию смертного приговора врачам и медсестрам.
«Они не невинные овечки», — напоминаю себе я.
Нет. Они стерли мою память. И сделали это не только со мной — с сотнями таких, как я.
Случившееся с Беном — целиком и полностью на их совести.