Расколотое небо
Шрифт:
— Ты сейчас же пойдешь и извинишься перед Шурочкой! — Лида разорвала измятый листок, скомкала и бросила в печь. — Понял, Сторожев? Иди и проси прощения! — Она набросила на плечи кофточку. — Боишься один — пойдем все втроем.
Набычившись, Анатолий отрицательно покачал головой. Лида взглянула на мужа. Тот накинул на плечи летную куртку, взял жену за руку, вывел в коридор. «Не пойдет он, — шепнул, — не пойдет. Такой характер: мучиться будет, а не пойдет».
— Тогда пойдем мы с тобой, Гена! — сказала Лида. — Я боюсь за Шурочку.
…Шурочка
Снова послышался стук. Неужели Анатолий?
Она подхватилась с кровати, смахнула ладонью слезы, выскочила в коридор, рывком открыла дверь и оторопела: на крыльце стояли Васеевы. Какое-то мгновение не могла понять, почему они здесь, затем сникла и отвернулась.
— Гена, побудь здесь, я сейчас, — сказала Лида, обняла Шурочку, и они скрылись в темноте коридора.
Стояла прохладная ночь; вдали чернел лес, ярко блестели звезды. Лишь на востоке, у самого горизонта, над которым светилась узкая розовато-светлая полоска, они уже начали тускнеть. Где-то возле дубовой рощи робко свистнула лесная пичуга, но, почувствовав себя в одиночестве, умолкла. Геннадий отыскал знакомый ковш Большой Медведицы, а от него — созвездие Кассиопеи. Возвращаясь после дальнего маршрута на аэродром, он обычно брал курс на это созвездие и уж потом, сориентировавшись по приборам, уточнял его, доворачивая машину на приводную радиостанцию. Геннадию иногда казалось, что Кассиопея — это всеми забытая красивая женщина. Она живет в ледяном дворце и ждет от людей тепла. И он спешил, чтобы согреть ее, но, чем больше увеличивал скорость, тем дальше отступала Кассиопея; она будто зазывала его к себе, в свои далекие ледяные тайники…
Лида вышла не скоро — на востоке полоска стала шире и приобрела розовато-голубые оттенки. Лида молча взяла мужа под руку, и они направились домой.
— Успокоила?
— Да. К счастью, письма ей он не показал.
4
На стоянку Геннадий и Анатолий пришли раньше обычного — решили проверить, как идет подготовка к тренажу. Муромян с Борткевичем расчехляли самолет. Летчики поздоровались, помогли свернуть огромные выгоревшие чехлы.
На дороге показались спецавтомашины. Если вчера Геннадию пришлось «выбивать» каждый автомобиль, то сегодня, после вмешательства Горегляда и Северина, вся заявка батальоном обеспечения выполнялась полностью.
В свежем утреннем воздухе послышался глухой рокот прогреваемого мотора: экипаж готовил вертолет. Васеев снова благодарно вспомнил командира и замполита. Ведь заняты по горло, а вот смогли же выкроить время. Только бы не капризничали прицел и вооружение.
Ему очень хотелось, чтобы сегодня все прошло без сучка
Позже всех на стоянке появился старший лейтенант Мажуга. Он подозвал к себе механиков, что-то объяснил им, вяло показывая на пальцах, и, закурив, уселся на самолетные чехлы.
Механики разошлись. Вскоре появился Миша Борткевич, держа в руках продолговатый цилиндр. Осторожно положил его на чехол. Подошел и другой механик.
— Помогите, товарищ старший лейтенант! — попросил Борткевич Мажугу, когда они вдвоем начали прилаживать серебристый цилиндр — имитатор ракеты — под плоскостью.
Мажуга словно не слышал просьбы и продолжал курить, уставившись покрасневшими глазами в одну точку.
— Ладно, сами справимся! — удрученно проговорил Борткевич, видя, как техника разморило утреннее солнце.
Оба механика старались подстыковать учебную ракету, приставляя ее к несущей балке, но что-то у них не ладилось. Согнувшись, они снова и снова двигали цилиндр вдоль балки, но зацепа не происходило.
Анатолий первым заметил бесплодные старания механиков и подошел к дремавшему Мажуге.
— Товарищ Мажуга, — строго произнес он, — механики не могут подвесить имитатор. Помогите им.
Мажуга вяло поднялся, протер глаза и, увидев Анатолия, снова уселся на брезент.
— Вы слышали? — спросил летчик.
— Слышал, слышал, — отмахнулся Мажуга. — А тебе больше всех надо?
— Не мне, а всем надо — тренаж задержится!
— Иди, Сторожев. Не мешай. Чего привязался?
— Как это «привязался»! Нам с Васеевым поручено провести тренаж, а вы… — Сторожев не смог подыскать нужного слова, — вы отлыниваете от задания.
Мажуга недобро прищурился:
— Шел бы ты своей дорогой. Чего командуешь? Или мстишь за Шурку Светлову? Не поддается? А ты смелей, смелей действуй. По себе знаю. Чего глаза таращишь? Сладки были пеночки… Ух, сладки!
— Замолчи! — Анатолий с трудом сдержал желание ударить Мажугу в лицо. — Ах ты, скотина! — Он сжал кулаки, постоял какое-то время, потом опустил голову на грудь и медленно пошел за хвост самолета…
Муромян услышал голос Сторожева, спустился с крыла, нащупал подвесной крюк на учебной ракете и кивнул механикам. Поняв замысел техника, они подняли цилиндр и осторожно подвели его к балке.
Послышался резкий щелчок, и ракета повисла под крылом.
— Поднять стопор в тот момент, когда крюк коснется балки, и все, — пояснил Муромян.
— Спасибо. — Борткевич вытер с лица пот. — Пригодится.
— И не раз.
Муромян легонько подтолкнул сержанта и, заметив подошедшего Васеева, доложил о полной готовности самолета к тренажу. Геннадий поднялся по приставной лесенке, осторожно ступил на лежащий в чаше сиденья парашют и опустился в кабину истребителя. Тумблеры прицела, электропитания и гидросистем включил одним движением и, дожидаясь, пока аппаратура прогреется, посмотрел на экран прицела. Вертолет еще стоял на земле, и зеленовато-голубой экран был пуст.