Расколотое небо
Шрифт:
— Товарищи! Я должен проинформировать вас о всей работе по подготовке к учению и заступлению на боевое дежурство. Сегодня командование полка рассмотрело этот вопрос, и я принял меры по ускорению подготовки молодых летчиков, переоборудованию командного пункта, подготовки помещений.
Горегляд был озабочен той легкостью, с какой некоторые давали обещания. Он принял часть вины на себя, не искал оправдания ни себе, ни другим.
— Надо сегодня же, завтра подробно разобраться с подготовкой каждого летчика, самолета, прицела, призвать на помощь комсомольцев,
Я прошу вас и в то же время обещаю, что командование полка окажет вам всяческую поддержку!
Расходились медленно, группами. Раздосадованный Пургин увел за собой командиров звеньев и инженера. Выставкин попросил остаться в ленкомнате членов партбюро. Горегляд, пригласив с собой Мажугу, вышел на улицу, под фонарь, закурил, обвел довольным взглядом усеянное яркими звездами темное небо. Погода, хоть и осень наступила, установилась хорошая: бабье лето — летай да летай. Летай, если бы не такие вот Мажуги. С ним, что с малым дитем, возятся, а он, сукин сын… Нет такого права, а то снял бы штаны да крапивой… Вот ведь человек — и глазом не моргнет. Наобещает — на словах хоть выспись, а назавтра — вновь за старое.
Пока полковник курил, Мажуга поправил фуражку, привел в порядок комбинезон, застегнул пуговицы. Как только командир бросил окурок в урну, приблизился к нему, опустил руки и в ожидании вопросов замер.
— Что вы опять натворили?
Мажуга путано и торопливо рассказал о пристрелке самолетов, о занятости тира, о капризах новых пушек. Горегляд слушал внимательно, не перебивал, но, когда Мажуга начал ловчить, взорвался и дал волю расходившимся нервам.
— Вы не выполнили приказа командира! Понимаете, о чем идет речь? Если не хватило времени или не было выделено достаточного количества спецаппаратуры, вы обязаны были немедленно доложить майору Чижкову! Так, я вас спрашиваю?
— Так, — согласился Мажуга.
— Поднимут эскадрилью по тровоге — и в бой… Тогда что вы скажете, если хоть один самолет не будет пристрелян? Молчите? Сказать нечего. А почему слова своего не сдержали? В комендатуре оказались… Почему, я вас спрашиваю?
Мажуга стоял с опущенной головой. Оправдываться не имело смысла — он уже не раз давал командиру обещания.
— Виноват, — выдавил он из себя. — Пригласили ребята, поехал в город…
— Вас, как телка, куда ведут, туда вы и идете! Плохо служите, Мажуга! Очень плохо! Посмотрите на себя — лицо желтое, помятое, руки дрожат. Вам же чуть больше тридцати, а выглядите хуже шестидесятилетнего. Не я ваш отец, а то задал бы вам трепку…
Горегляд заметил, что голос его стал слишком громким, и подумал: «Зря, наверное, ругаюсь — кожа у него толстая, голосом не пробьешь. А может, и не зря…»
Полковник смерил техника суровым взглядом, громко, чтобы и другие слышали, сказал:
— Судить вас будем! Судом офицерской чести…
2
Северин у тумбочки дневального задержался, снял с аппарата трубку и позвонил домой. Рая ответила тихим
— Я сейчас приду. Мы выходим. Жди! — Положил трубку и мельком посмотрел на дневального: слышал ли тот? У дневального каменное лицо — не слышал; ну и хорошо. Вышел на улицу и остановился у порога. После яркого электрического света он не видел людей, а только слышал их голоса, среди которых выделялся командирский бас. Постепенно зрение вернулось к нему, и Северин различил Горегляда и стоявшего навытяжку Мажугу. Затем Мажуга вяло повернулся и зашагал в темноту. Замполит приблизился.
— Чем закончился разговор с Мажугой, Степан Тарасович?
— Все тем же… Расплакался, прощения просил. Обещаний целый короб надавал, веры ему нет.
— Какое же вы приняли решение?
— «Решение, решение»!.. — все больше раздражался полковник.
— Из дивизии звонили, — вмешался Выставкин.
— Они что предлагают? — спросил Северин.
— Повременить, говорят, надо. Конец года, предварительные итоги уже доложены, а вы с этим судом чести.
— Звонок — звонком, Степан Тарасович, а отвечать за боеготовность и дисциплину руководству полка в первую голову.
Из темноты вынырнул газик и, заскрипев тормозами, остановился. Горегляд направился к автомобилю, но услышал голос замполита:
— Может, пройдемся, Степан Тарасович, пешочком?
Погода преотличная, да и врачи утверждают, что надо больше ходить.
— Согласен. — Он приказал шоферу ехать в гараж. Прикурив очередную сигарету, подошел к Северину. Тот, запрокинув голову, рассматривал звезды. — Что ты, Юрий Михайлович, там увидел?
— Гляжу на звезды и удивляюсь масштабности Вселенной. Человек вроде бы песчинка во всем мироздании, и в то же время от него многое зависит.
— О чем это ты?
— О нашей повседневности. Один трудится в поте лица, другой — вполсилы, третий — в четверть… А за всем этим — интересы эскадрильи, полка. Не удалось нам пока поднять уровень ответственности. Чтобы каждый чувствовал себя за все в ответе.
— Сложновато… — мотнул головой Горегляд.
— И еще. От уровня сознательности зависит самокритичность.
— Это ты о выступлении Выдрина?
— Не только. Самодовольство и бахвальство некоторых одолевают. А надо, чтобы люди постоянно испытывали неудовлетворенность.
— Ты предлагаешь видеть только недостатки?
— Нет! — резко ответил Северин. — Мы иногда ограничиваемся полумерами, не требуем полного выполнения приказов. Полумеры разлагают людей. Надо же так, как говорил поэт: «И защищать по-русски правду. И бить по-русски в морду ложь». Надо, чтобы человек чаще чувствовал себя неудовлетворенным и искал причину этой неудовлетворенности у себя и у других.
— Надо… — проворчал командир. — Ладно, пошли.
3